Памятник (стихотворение Державина)

Памятник
Жанр:	стихотворение
Автор:	Гавриил Романович Державин
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1795
Дата первой публикации:	1795
Текст произведения в Викитеке

«Памятник» — стихотворение Гавриила Романовича Державина. Первоначально стихотворение, написанное в 1795 году, было озаглавлено «К музе». Оно представляет собой результат оригинального идейного осмысления «вечной темы» памяти о человеке, которая волновала многих лириков, начиная с периода зарождения и становления древнеегипетской поэтической культуры (в связи с этим можно вспомнить образец дидактической литературы Древнего Египта «Памятник нерукотворный») и развития античной лирики (ода Горация «Exegi monumentum») до позднего периода творчества Александра Сергеевича Пушкина («Я памятник себе воздвиг нерукотворный») и до лирики Анны Ахматовой.

Идейные истоки

В то же время одно из самых примечательных стихотворений Державина может быть представлено как вольное переложение оды Горация «К Мельпомене», которую переводил Михаил Васильевич Ломоносов ещё до того, как к теме сохранения памяти о поэте-творце, весьма значимой в контексте мировой литературы, обратился Г. Р. Державин. Также автор как бы вступает в полемику с самим собой, переосмысляя и развивая в «Памятнике» отдельные умозаключения, проявившиеся в тексте его же стихотворения «Мой истукан», которое было написано под воздействием поэтического наследия античности в 1794 году. По мнению литературоведа Н. Н. Прокофьевой, лирический герой стихотворного послания представляет себя как поэта, чьи незыблемые поэтические заслуги обеспечивают ему несокрушимость и бессмертие; в первую очередь максимально автобиографичный лирический герой делает акцент на собственных поэтических достижениях. Символический памятник, воздвигнутый поэтом в ходе творческого жизненного пути, твёрд, силён и не подвластен разрушительным стихиям и беспощадному всесокрушающему влиянию времени.

Характеристика

Важно отметить соотносимость пространственно-культурной модели России с одной из ключевых тем этого стихотворного произведения: пока жива Россия, будет жить и поэт, которому посчастливилось родиться и творить в ней; точнее, его незримая «эфирная» часть, которой суждено сохраниться после физической смерти поэта-творца, будет жить в памяти России и её жителей, носителей ощущения культурно-исторической принадлежности к России. Эта сакральная «часть» — его поэтические произведения. Вместе с тем Державин демонстрирует определённую буквальность в понимании своего поэтического предназначения, перечисляя свои заслуги в области реформирования отечественного стихосложения: разработка ритмического комплекса и рифмы в одах, воспевание «в забавном русском слоге» достоинств и величия модели просвещённой монархии екатерининской эпохи. Под «забавным русским слогом» поэт подразумевает нарушение непреложного закона о трёх «штилях» в русской литературе эпохи, в которой господствовали укоренившиеся догмы классицизма: вместо элементов общепринятого высокого патетического моралистически-назидательного книжного стиля Державин в своих одических текстах новаторски тяготел к низкому, повседневному, «неодическому» слогу, в связи с тем позже удостоился прозвища могильщика канонов русского классицизма.

Также в качестве неоспоримой поэтической заслуге Державин отмечает то, что «беседовал о Боге», то есть предавался рассуждениям о высших основах бытия в соответствии с устоявшимися принципами классицизма (в качестве примера интертекстуальной отсылки (автореминисценции) стоит отметить оду «Бог»). То, что поэт-лирический герой «истину царям с улыбкой говорил», также выводит поэтический исповедальный нарратив в план классицистского мировосприятия. По мере прочтения стихотворения читатель испытывает ненавязчивое ощущение финальной авторской исповеди, подведения итогов длительного жизненного и творческого пути того, кому воздвигается памятник.

Одновременно с этим в стихотворении прочитывается глубинный «практический» пласт, который актуализируется автором. Державин отстаивает формировавшееся в психологии жителей России необходимость признания за поэтом незыблемого права на свободу личного творчества. В просвещённом российском обществе конца XVIII века ещё свежа была память о пренебрежительно-снисходительном обращении с первым российским поэтом Василием Кирилловчием Тредиаковским, который был вынужден выполнять капризы Анны Иоанновны, терпеть от неё оплеухи и страдать от жестоких побоев, которые наносил ему вельможа Артемий Волынский. Таким образом, архетипизированное представление о поэте-бесправном шуте, призванном покорно сносить все насмешки и капризы двора, было живо в сознании граждан России, особенно в высших кругах. Одной из целей написания «Памятника» была созревшая потребность в защите полноправного статуса поэта-творца в обществе, возвеличить и прославить его как независимую свободную личность, обладавшую чувством собственного достоинства.

Другие произведения, в которых Державин осмысляет своё поэтическое предназначение и рассуждает о творчестве, дарующем бессмертие в памяти читателей: «Видение мурзы», «Поймали птичку золотисту», «Лирик», «Храповицкому», «Лебедь» и некоторые другие стихотворения, объединённые общей тематикой. Державинский «Памятник» послужил прямым прототипическим источником пушкинского «Я памятник воздвиг себе нерукотворный». Именно текст Г. Р. Державина стал первым в истории русской литературы, в котором самостоятельно развивалась тема нерукотворного памятника поэта. Можно отметить, что эта значимая тема проявлялась в поэтическом творчестве современников Державина, Капниста и Ломоносова, а также в гораздо более поздних текстах В. В. Маяковского и Анны Ахматовой.

Подробный анализ стихотворения «Памятник», равно как и текстов из собрания «Анакреонтических стихов» можно встретить в исследовательских работах филолога Я. К. Грота «Жизнь Державина», в литературоведческом труде Г. П. Макогоненко «Анакреонтика Державина и её место в поэзии начала XIX века», а также в сочинении Г. Н. Ионина "Творческая история сборника «Анакреонтические песни».

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Памятник (стихотворение Державина)

Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.