Пинья (царство)

Пинья
←   ← 1310 — 1368 →   →
Мьянма в 1310 году
Столица	Пинья

К:Появились в 1310 годуК:Исчезли в 1368 году

Пинья (бирм. ပင်းယခေတ်) — средневековое государство, существовавшее на территории современной Мьянмы.

В 1287 году под ударом монголов пало Паганское царство. Три брата из народности шан, бывшие военачальниками в Паганском царстве, взяли под контроль значительную часть бывшей его территории, и севшему на трон в Пагане после ухода монголов сыну погибшего правителя ничего не оставалось, кроме как формально признать их управляющими регионом в районе реки Чаусхе. В 1293 году он назначил старшего брата правителем Мьинсайна, среднего — правителем Меккайи, а младшего — правителем Пинле. В 1297 году братья заставили паганского правителя Чосву отречься от престола, а в 1301 году отбили нападение монголов, пытавшихся наказать братьев за смещение назначенного ими марионеточного правителя.

Самый младший из трёх братьев — Тхинатху — хотел быть единоличным правителем. Когда умер средний брат, он в апреле 1310 года отравил старшего брата. После этого он решил перенести резиденцию из Пинле на реку Иравади, и по совету придворных астрологов новой столицей стал город Пинья, куда двор переехал 11 февраля 1313 года. На коронации вдова правителя Паганского царства преподнесла Тхинатху символы царской власти, и он начал рассматривать себя как преемника правителей Пагана. Он усыновил Узану — сына Чосвы — и в 1315 году объявил его наследником престола.

Савьюн — родной сын Тхинатху — не смирился с тем, что его обошли в вопросе престолонаследия. Не бунтуя формально против отца, он 16 мая 1315 года переправился на западный берег Иравади, и обосновался в лежащем напротив Пиньи Сикайне. Когда в 1325 году Тхинатху скончался, Савьюн не стал подчиняться Узане, и стал правителем независимого царства: Пинья контролировала восточные и южные части Центральной Мьянмы, Сикайн — западные и северные.

Узана I, будучи мьянманцем (наследником паганской династии), был белой вороной среди министров и военачальников, относящихся к народности шан. В 1340 году он отрёкся от престола и стал отшельником.

Взошедший после Узаны I на престол Чосва I — сын Тхинатху — был наследником одновременно и мьянманской паганской династии, и шанской мьинсайнской династии, став идеальным вариантом для ликвидации династических проблем.

Царства Сикайн и Пинья периодически воевали друг с другом, но ни одна из сторон не могла взять вверх. Кроме того, угрозу обоим представляли шанские княжества, образовавшиеся после ухода монголов в северных землях Мьянмы. В 1350-х годах шанские набеги стали усиливаться.

В 1364 году правивший тогда в Пинье царь Наратху решил избавиться и от Сикайна, и от шанов. Он предложил Саопхе — шанскому правителю Могаунга — вместе напасть на Сикайн, однако когда могаунгские войска атаковали Сикайн — пиньяская армия просто смотрела с другой стороны реки. Однако шаны смогли в одиночку разгромить Сикайн, а затем повернули оружие против предавших их пиньясцев. В 1368 году царство Пинья исчезла с исторической арены.

Источники

• «История Востока» (в 6 т.). Т.II «Восток в средние века» — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2002. ISBN 5-02-018102-1

Отрывок, характеризующий Пинья (царство)

Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.