Плахтиевка (Одесская область)
Село
|
Плахтиевка (укр. Плахтіївка) — село, относится к Саратскому району Одесской области Украины.
Население по переписи 2001 года составляло 5237 человек. Почтовый индекс — 68232. Телефонный код — 4848. Занимает площадь 7,46 км². Код КОАТУУ — 5124584901.
Плахтиевка — село, центр сельского Совета. Расположена на реке Куродер (местные жители называют речку "Курыдерга") (приток Сараты), в 10 км к северу от районного центра и железнодорожной станции Сарата (на линии Одесса — Измаил), в 8,5 км от автодороги Одесса — Измаил. Дворов — 2120, населения —4787 человек. Сельсовету подчинено село Новая Плахтиевка. Территория Плахтиевски и её окрестности были заселены издавна. Об этом свидетельствуют обнаруженные здесь два поселения первых веков нашей эры. Основана Плахтиевка в 1830 году переселенцами — государственными крестьянами из одноименного села Верхнеднепровского уезда Екатеринославской губернии(«Кишиневские епархиальные ведомости», 1875, М 1, с. 375.). Насильственное переселение плахтиевцев, как и многих тысяч крестьян из других губерний России и Украины, было вызвано необходимостью освоения огромных территорий Буджакской степи, вошедших в состав России по Бухарестскому мирному договору 1812 года. Нелегко приходилось переселенцам на новом месте. Не хватало средств на строительство жилых и хозяйственных помещений, приобретение скота и инвентаря. На обзаведение хозяйством казна выделяла лишь по 23 руб. 50 коп. ассигнациями на семью, в то время как постройка одной только хаты стоила 100—150 руб.{Анцупов И. А. Государственная деревня Бессарабии в XIX веке, с. 29.}. Многие переселенцы подолгу жили в землянках, с трудом осваивали отведенные им целинные участки. В 1832 году 100 семей посеяли лишь 175 четвёртой озимых и яровых хлебов. В следующем году посевы погибли от сильной засухи, и переселенцы оказались в крайне тяжелом положении. Бессарабская/724/ казенная палата, ведавшая устройством переселенцев, фактически никакой помощи им не оказывала. Чиновники доносили губернатору, что крестьяне целыми семьями возвращаются в Верхнеднепровский уезд, теперь уже на заработки{История Молдавии.
В 1837 году в селе проживала 121 семья, 30 из них ютились в землянках, остальные — в плетневых и глинобитных хатах. Лишь несколько хозяйств имели скот. Более трети крестьян вынуждены были идти батрачить к богатым колонистам, помещикам и кулакам соседних сел. Большинство крестьянских семей не в состоянии было платить налоги{Анцупов И. А. Государственная деревня Бессарабии в XIX веке.
Хотя государственные крестьяне Бессарабии, в том числе и Плахтиевки, находились в лучшем положении, чем крестьяне других категорий (при генеральном размежевании им нарезали по 30 га земли, взимали более низкую ренту), однако они зависели от государства-землевладельца, как крепостные от помещика.. Кроме оброка, взимавшегося с каждой семьи, крестьяне платили государству различные налоги, которые с каждым годом возрастали. В 1841 году в среднем на одну ревизскую душу приходилось 5 руб. 44 коп. всех налогов, к 1869 году эта сумма возросла до 7 руб. 63 коп., то есть на 40 проц. Крестьяне исполняли также множество натуральных повинностей: подводную — по перевозке чиновников и казенных товаров, дорожную и другие, должны были работать от 3 до 10 дней в год на строительстве дорог, гатей, казенных зданий{Гросул Я. С. Крестьяне Бессарабии (1812—1861 гг.), . И все же Плахтиевка продолжала расти, главным образом за счет непрекращавшегося притока переселенцев из центральных губерний, надеявшихся получить здесь землю и обзавестись хозяйством. Если в 1853 году в селе было 210 дворов государственных крестьян, 1627 человек{Филиал Одесского облгосархива в Измаиле, ф. 621, оп. 23, д. 1, л. 94—100.}, то в 1870 году здесь насчитывалось уже 380 дворов с. 2682 жителями{Анцупов И. А. Государственная деревня Бессарабии в XIX веке, с. 102.}, а в конце XIX в.— 4 тыс. человек. В 1869 году царское правительство приняло закон («Правила») о поземельном устройстве государственных крестьян Бессарабии, по которому они были превращены в поселян-собственников и получили но т. н. «владенным записям» землю, находившуюся в их пользовании ранее. По данным 1875 года, на каждую крестьянскую семью приходилось в среднем по 19 десятин земли{История Молдавии, т. 1, с. 459.}. Усилившийся после реформы стихийный процесс капиталистического развития деревни привел к быстрому расслоению крестьянства. К концу XIX в. средний надел плахтиевских крестьян составлял уже 8,8 десятины земли. Многие бедняцкие хозяйства, разорившись, полностью лишились земли, другие, не имея рабочего скота и инвентаря, сдавали её в аренду богатеям. Владея большим количеством земли, кулаки широко использовали дешевый наемный труд. Подавляющее большинство жителей влачило нищенское существование, не случайно в статистических сборниках того времени село Плахтиевка упоминается как «бедное»{Анцупов И. А. Государственная деревня Бессарабии в XIX веке. В конце XIX — начале XX в. село, как и прежде, имело убогий вид: утопающие в грязи улицы, покосившиеся мазанки, хлевы под соломенными крышами. В центре его располагались три небольшие лавки здание волостного правления и церковь. Медицинская помощь отсутствовала, частые эпидемии уносили много жизней; особенно высокой была смертность среди детей младшего возраста. В церковно-приходской школе, открытой в 1882 году, обучалось всего 57 детей, занятия вел местный священник{"Вестник Бессарабского земства", 1885, № 12, отд. IV, с. 30.}. Большинство жителей оставалось неграмотным. Начавшаяся в 1914 году первая мировая война ещё более ухудшила положение трудящихся: мужчин призывного возраста отправили на фронт, для нужд армии у крестьян реквизировали скот, телеги и пр. Вследствие этого многие хозяйства, оставшись без рабочих рук и тягловой силы, пришли в упадок. 96 жителей Плахтиевки погибли на войне. В февральские дни 1917 года, после свержения царского самодержавия, в селе состоялись митинги, собрания, на которых выступали большевистские агитаторы из воинских частей, дислоцировавшихся в Сарате. Они высказывались за прекращение империалистической войны, создание подлинно народных органов власти. В марте в селе был создан волостной Совет
Местный совет
68232, Одесская обл., Саратский р-н, с. Плахтиевка, ул. Кирова, 162
Напишите отзыв о статье "Плахтиевка (Одесская область)"
Ссылки
- [w1.c1.rada.gov.ua/pls/z7502/A005?rf7571=23180 Плахтиевка на сайте Верховной рады Украины] (укр.)
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Плахтиевка (Одесская область)
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
