Пьяцца-дель-Плебишито

Пьяцца-дель-Плебишито (итал. Piazza del Plebiscito) — самая большая площадь в Неаполе, сердце города. Здесь в античности стояли греческие городские стены и замок Луцилия. Площадь обрамлена Королевским дворцом (длина фасада — 169 м) и, с противоположной стороны, неоклассическим зданием церкви Св. Франциска Паоланского.

Работы по сооружению королевского дворца начал Доменико Фонтана, а закончил Ванвителли, устроивший ниши со статуями неаполитанских правителей. Церковь воздвигнута в 1817-46 годах по проекту Пьетро Бьянки и выделяется огромными крыльями с дорической колоннадой.

С двух других сторон площадь замкнута стилистически близкими постройками: палаццо Салерно и палаццо делла Префеттура. Дворец Салерно появился в 1775 году, несколько раз эту резиденцию министров бурбонского правительства (до 1825 г.) капитально перестраивали. Позднее его фасад был переделан в стиле Дворца префектуры, сооружённого в 1815 году зодчим Леопольдо Лаперута, вмонтировавшим в южный этаж кафе «Гамбринус». Площадь украшают также два конных памятника — Карлу III (скульптор — Антонио Канова) и Фердинанду I (Антонио Кали).

Замысел ансамбля принадлежал неаполитанскому королю, французу Мюрату, решившему создать Форум Мюрата (предполагалось вырыть в соседнем холме Пиццофальконе огромный амфитеатр). Однако после возвращения на трон Бурбонов планы Мюрата были отвергнуты, более того — базилика Св. Франциска была поставлена как символ реставрации легитимной династии.

Со временем площадь стала истинным центром Неаполя.

Литература

• Левитт Р. Неаполь и побережье Амальфи: Путеводитель / Райан Левитт. — Пер. с англ. Ю. Гольдберга. — М.: «Издательство ФАИР», 2009. — 192 с.: ил.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Пьяцца-дель-Плебишито

Отрывок, характеризующий Пьяцца-дель-Плебишито

«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.