Пророк (стихотворение)
| Пророк | |
| Жанр: |
лирическое стихотворение |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата первой публикации: |
1828 |
 Текст произведения в Викитеке | |
«Проро́к» — стихотворение Александра Сергеевича Пушкина. Первая публикация этого стихотворения состоялась в «Московском вестнике» (№ 3) за 1828 год. Предположительно, стихотворение первоначально представляло собою часть цикла из четырёх стихотворений, под заглавием «Пророк». По свидетельству М. П. Погодина «Должны быть четыре стихотворения, первое только напечатано (Духовной жаждою томим etc.)»[1]. Остальные три стихотворения до нас не дошли.
Создание и тема стихотворения
Написание «Пророка» относится, вероятно, к лету 1826 года[2].
М. О. Гершензон отмечает: «Мицкевич несомненно был прав, когда назвал „Пророка“ Пушкина его автобиографическим признанием. Недаром в „Пророке“ рассказ ведется от первого лица; Пушкин никогда не обманывал. Очевидно, в жизни Пушкина был такой опыт внезапного преображения».
С. Булгаков писал: «В зависимости от того, как мы уразумеваем Пророка, мы понимаем и всего Пушкина. Если это есть только эстетическая выдумка, одна из тем, которых ищут литераторы, тогда нет великого Пушкина, и нам нечего ныне праздновать. <…> Таких строк нельзя сочинить, или взять в качестве литературной темы, переложения, да это и не есть переложение. Для пушкинского Пророка нет прямого оригинала в Библии. <…> Однако, и здесь мы имеем некое обрезание сердца, Божие призвание к пророческому служению. Тот, кому дано было сказать эти слова о Пророке, и сам ими призван был к пророческому служению»[3]. Эту точку зрения оспаривал Владислав Ходасевич, писавший: «Пушкин всегда конкретен и реален. Он никогда не прибегает к аллегориям. Его пророк есть именно пророк, каких видим в Библии»[4].
«Срединная» точка зрения состоит в восприятии «Пророка» не в качестве свидетельства глубоких религиозно-мистических переживаний самого поэта, но и не как просто талантливой стилизации под одну из религиозных книг: Библию или Коран, а в качестве духовного идеала, открывшегося поэту в момент, когда жизнь и история поставили его перед необходимостью выбора жизненного предназначения. Такая точка зрения на внерелигиозный характер пушкинского пророка согласуется и с позицией Владимира Соловьёва[5].
Тот утверждал, что «Пророк» воплощает в себе «идеальный образ истинного поэта в его сущности и высшем призвании». Это произведение является хронологически первым в ряду пушкинских стихотворений, в которых Пушкин «открывает нам свои мысли или свои внутренние опыты относительно существенного характера и значения поэзии, художественного гения вообще и настоящего призвания поэта. Эти произведения — неодинакового характера и неравного художественного достоинства — внутренне связаны между собою и представляют в сущности лишь вариации одной главной темы». Это стихотворения «Поэт» («Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…»), «Эхо» («Ревёт ли зверь в лесу глухом…»), «Поэту» («Поэт, не дорожи любовию народной…»), «Чернь», «Памятник»; к этому же ряду примыкает «Моцарт и Сальери». «Пророк» перекликается и с написанными ранее «Подражаниями Корану». Далее Соловьёв приходит к выводу, что пушкинский Пророк «есть чистый носитель того безусловного идеального существа поэзии, которое было присуще всякому истинному поэту, и прежде всего самому Пушкину в зрелую эпоху его творчества и в лучшие минуты его вдохновения»[6].
Интертекстуальность
Очевидна тематическая соотнесённость «Пророка» с Книгой пророка Исайи, в особенности с шестой главой, а также с Кораном. На генезис поэтического текста повлияла лирика Г. Р. Державина, особенно прецедентным в этом отношении является текст оды «Властителям и судьям». На идейное содержание «Пророка» некоторое влияние оказала лирика декабристов; в качестве примера можно отметить стихотворение Ф. Н. Глинки «Призвание Исайи», а также стихотворение В. К. Кюхельбекера «Пророчество». Обращает на себя внимание монологичность стихотворения, в котором посредством торжественного ораторского стиля передаётся напряжённая драматичность универсального действия преображения.
Напишите отзыв о статье "Пророк (стихотворение)"
Примечания
- ↑ [feb-web.ru/feb/pushkin/critics/zsp/zsp-403-.htm М. А. Цявловский. Погодин о «посмертных» произведениях Пушкина]
- ↑ М. А. Цявловский дает датировку 24 июля — 3 сентября 1826 г. (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. III. С. 1130)
- ↑ [www.magister.msk.ru/library/philos/bulgakov/bulgak18.htm С. Булгаков. Жребий Пушкина]
- ↑ [dugward.ru/library/pushkin/hodasevich_jrebiy_pushkina.html В. Ф. Ходасевич. «Жребий Пушкина», статья о. С. Н. Булгакова]
- ↑ Л. Коган [magazines.russ.ru/voplit/2002/4/kogan.html «И внял я неба содроганье…» (О философии пушкинского «Пророка»)] // Вопросы литературы. — 2002. — № 4.
- ↑ [pushkin.niv.ru/pushkin/articles/solovev/znachenie-poezii.htm Вл. Соловьев. Значение поэзии в стихотворениях Пушкина]
Литература
- Вацуро В. Э. [lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=gfFadsi6Tuw%3d&tabid=10183 Пушкин. Пророк] // [lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=Qmil_ziLJqY%3d&tabid=10358 Записки комментатора]. — СПб.: Гуманит. агентство «Акад. проект», 1994. — С. 7-16. — 348 с. — 3600 экз. — ISBN 5-7331-0007-9.
- Благой Д. Д. [feb-web.ru/feb/pushkin/critics/bla-001-.htm Творческий путь Пушкина (1826—1830)]. — М.: Советский писатель, 1967. — С. 172-180. — 723 с.
- Седакова Т. В. Личность Пушкина в лирике // [lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=cQ1usgkhysc%3d&tabid=10396 Проблемы современного пушкиноведения: Межвузовский сборник научных трудов] / Цветкова Н. В. и др.. — Вологда: ВГПИ, 1989. — С. 19-28. — 168 с. — 1000 экз.
- Есипов В. М. [feb-web.ru/feb/pushkin/serial/mp5/mp5-112-.htm «К убийце гнусному явись…»] // Московский пушкинист: Ежегод. сб.. — 1998. — Вып. V. — С. 112—134.
Отрывок, характеризующий Пророк (стихотворение)
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.
С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.
Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
