Робер-Уден, Жан Эжен

Жан Эжен Робер-Уден (также Робер-Гуден, фр. Jean-Eugène Robert-Houdin, 7 декабря 1805—13 июня 1871) — французский иллюзионист, прозванный отцом современной магии. По образованию часовщик. До Робер-Удена иллюзионисты выступали на ярмарках и в дешевых кабачках. Ранее считалось, что Робер-Уден первым из фокусников облачился во фрак, но это не так. Знаменитый французский фокусник и чревовещатель Конт выходил на сцену во фраке до Робер-Удена.

В 1856 год Уден, по просьбе его почитателя отправился в тур по Алжиру, где продемонстрировал лидерам племён что может творить чудеса не хуже их марабутов.

Хотя артистический псевдоним Гарри Гудини был позаимствован у его знаменитого предшественника, американский иллюзионист написал книгу с нападками на бывшего кумира Робер-Удена. В Блуа можно посетить дом-музей иллюзиониста.

Робер-Уден написал следующие книги:

• «Тайны престидижитатора» — 1858;
• «Разоблачение плутовства греков» — 1861 (переведена на русский в 1863);
• «Секреты престидижитации и магии» — 1868.

В 1890—1910-х годах владельцем театра, носившего имя «Робер Уден», был знаменитый французский кинематографист и изобретатель трюковой киносъёмки Жорж Мельес, который начинал как иллюзионист и специалист по созданию театральных механических эффектов.

А. А. Вадимов указывал, что «Все автоматы были сделаны самим Гудэном, многие из них он же изобрел. Иллюзионы его настолько оригинальны, что до сих пор используются в репертуаре фокусников».

В современной культуре

Робер-Удена как «величайшего фокусника всех времён» цитирует в начальной сцене своего последнего фильма Орсон Уэллс.

Самые знаменитые трюки Робер-Удена — «Апельсиновое дерево» и «Бабочки» демонстрируются в фильме «Иллюзионист»

Источники

• А. А. Вадимов, М. А. Тривас. От магов древности до иллюзионистов наших дней. Москва, 1979.

Отрывок, характеризующий Робер-Уден, Жан Эжен

Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.