Ряполовский, Иван Иванович
| князь Иван Иванович Ряполовский | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Отец: | |
| Дети: | |
Князь Иван Иванович Ряполовский — московский воевода и боярин. Как и его братья, Дмитрий и Семён, Иван держал сторону великого князя Василия Васильевича Тёмного в борьбе его за великокняжеский стол с князем галицким Дмитрием Юрьевичем Шемякою.
Биография
Представитель княжеского рода Ряполовских (Рюриковичи). Старший сын князя Ивана Андреевича Нагавицы Ряполовского. Братья — князья Семён Хрипун, Дмитрий и Андрей Лобан Ряполовские.
В 1446 году, когда Василий Васильевич был схвачен в Троицком монастыре и увезён в Москву приверженцами Дмитрия Юрьевича Шемяки, два малолетних сына Василия Васильевича укрылись на монастырском дворе. В ту же ночь, с оставшимися при них людьми они бежали к Юрьеву, в село Боярково, к Ивану Ивановичу Ряполовскому. Вместе с братьями своими, Дмитрием и Семёном, с княжичами и со всеми людьми, Иван Иванович спешно отправился в Муром и затворился там. Узнав об этом, Дмитрий Юрьевич Шемяка призвал к себе Рязанского и Муромского епископа Иону, обещая дать ему митрополию, освободить Василия Васильевича и наделить его «отчиною»; он просил Иону ехать в Муром и взять детей Василия Васильевича, под ручательство в их безопасности, «на свой патрахель». Епископ отправился в Муром и передал Ряполовским желание Дмитрия Юрьевича Шемяки. Посоветовавшись между собою, Ряполовские решили, что лучше добровольно передать княжичей святителю, чем допустить, чтобы Дмитрий Юрьевич Шемяка взял их силой. Они передали детей в соборной Рождественской церкви епископу Ионе, который принял их с пелены на свою епитрахиль, следовательно, поручился своим святительским саном в их безопасности. 6 мая Иона прибыл с детьми Василия Васильевича в Переяславль к Дмитрию Юрьевичу Шемяке; он принял княжичей с притворною лаской, звал их к себе на обед, одарил их, и на третий день, в сопровождении епископа Ионы, отправил в Углич к отцу, в заточение.
Видя действия Дмитрия Юрьевича Шемяки, Ряполовские начали придумывать средства к освобождению Василия Васильевича, и составилось большое сообщество единомышленников. Условились собраться под Угличем, в полдень Петрова дня, что и было исполнено всеми, исключая Ряполовских. Так как Дмитрий Юрьевич Шемяка узнал об их замысле, то они вынуждены были уйти за Волгу, к Белоозеру. Дмитрий Юрьевич Шемяка отправил в погоню за ними два многочисленных отряда, которые должны были соединиться при устье Шексны. Один из предводителей опоздал и был разбит Ряполовскими на Мологе, а другой бежал от них за Волгу. После этого Ряполовские направились в Литву через Новгородскую землю. Вслед за ними пришли в Мстиславль к Василию Ярославичу Боровскому как их сообщники, так и посторонние люди и стали побуждать Василия Ярославича снарядиться для освобождения Василия Васильевича из Углича.
В следующем 1447 году, узнав, что Дмитрий Юрьевич Шемяка выпустил из Углича Василия Васильевича и что он находится в Твери, Ряполовские со своими единомышленниками и Василий Ярославич решили идти туда и, в случае необходимости, оказать Василию Васильевичу помощь. В 1459 году Ряполовский вместе с Иваном Юрьевичем Патрикеевым ходил в Вятку. Они взяли Орлов и Котельнич, долго держали в осаде Хлынов, и вятчане, наконец, «добили челом на всей воле великого князя».
Имя князя Ивана Ивановича Ряполовского записано в синодике Патриаршей ризницы.
Единственный сын — боярин князь Семён Молодой (казнен в 1499 году).
Источники
- Корсакова В. Ряполовский, Иван Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
- Зимин А. А. «Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в.», Москва, «Наука», 1988 г. ISBN 5-02-009407-2
Напишите отзыв о статье "Ряполовский, Иван Иванович"
Отрывок, характеризующий Ряполовский, Иван Иванович
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
