Иван Юрьевич Патрикеев

Иван Юрьевич Патрикеев
Род деятельности:	воевода и боярин
Дата рождения:	1419(1419)
Дата смерти:	1499(1499)
Отец:	Юрий Патрикеевич
Мать:	Мария (Анна) Васильевна
Супруга:	Евдокия Владимировна Ховрина
Дети:	Михаил Колышко, Василий Косой, Иван Мунында, Мария (Ирина)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Иван Юрьевич Патрикеев (1419—1499) — князь, боярин с 1461/1462 года, наместник московский и главный воевода великих князей московских Василия II Темного и Ивана III.

Биография

Представитель княжеского рода Патрикеевых. По отцу прямой потомок великого князя литовского Гедимина. Его дед Патрикей Наримунтович — внук Гедимина, давший имя для этой отрасли рода. Кроме Патрикеевых от него происходят Хованские, Булгаковы, Голицыны, Корецкие и другие знатные фамилии. Его отец, князь Юрий Патрикеевич, женился на Марии (или Анне), дочери или внучке Дмитрия Донского и сестре Василия II. Князь Иван Юрьевич был, таким образом, двоюродным братом Ивана III и одним из его ближайших помощников, главой боярской думы.

Служба у Василия II

Князь Иван Юрьевич был одним из приближенных бояр великого князя московского Василия Темного. В 1455 году он разбил татарское войско на Оке, ниже Коломны.

В 1457 году « приказу» своего отца князь Иван Патрикеев с племянниками (Иваном Булгаком и Данилом Щеней) дал митрополиту Ионе сельцо Московского уезда.

В 1458 году состоялся неудачный военный поход на Вятку под командованием воевод князя Ивана Васильевича Горбатова-Шуйского и Григория Михайловича Перхушкова. В следующем году туда направляется Иван Юрьевич Патрикеев, который успешно справился с задачей. Он с ходу взял Котельнич и Орлов, а после осады сдался и Хлынов (Вятка).

В 1462 году при составлении Василием II духовного завещания, он был первым из свидетелей, что говорит о его положении при дворе.

Служба у Ивана III

В 1467 году вместе с царевичем Касимом и князем Иваном Васильевичем Стригой-Оболенским совершает неудачный поход на Казань. Через два года он участвует в уже удачном походе на Казань вместе с удельными князьями Андреем Васильевичем Углицким и Юрием Васильевичем Дмитровским. В результате похода хан Ибрагим принял предложенные Иваном III условия мира.

Около 1472 года князь И. Ю. Патрикеев числился уже московским наместником (как и его отец) и был им до конца своей придворной карьеры (упоминался как наместник и в феврале 1498 и в январе 1499 годов).

В 1474 году И. Ю. Патрикеев принимал доклад поручной по князе Д. Д. Холмском. В октябре 1475 года назван первым из бояр, отправлявшихся с великим князем Иваном III в поход «миром» на Новгород.

Активный участник похода великого князя московского Иван III на Новгород зимой 1477—1478 гг. При капитуляции новгородцев Иван III повелел Ивану Юрьевичу быть выразителем его воли. От его имени Иван Юрьевич Патрикеев «заявил, что вследствие полного подчинения Новгорода, великий князь сменил свой гнев на милость и готов благожелательно отнестись к новгородцам».

Около 1477 года князь Иван Патрикеев выступает одним из душеприказчиков в завещании удельного князя Андрея Васильевича Вологодского.

В 1480 году во время нашествия хана Ахмата, Иван Патрикеев был оставлен великим князем Иваном III в Москве в качестве наместника. В 1485 году участвовал в большом военном походе Ивана III Васильевича на Тверское княжество.

В 1483 году Иван Юрьевич вел переговоры с удельным князем Борисом Васильевичем Волоцким в связи с размежеванием его земель с великокняжескими. В 1487 году присутствовал на приёме литовских, а в 1488 году — имперских послов.

В 1488 году к нему брат великого князя Андреей Васильевич Углицкий обращался к нему с просьбой о заступничестве, ввиду разгоревшегося конфликта с Иваном III, но Патрикеев отказал ему, не желая вмешиваться в царский семейный конфликт.

В 1490 году И. Ю. Патрикеев участвовал в церковном соборе «на еретиков». В апреле 1492 года Иван III Васильевич переселился в его хоромы, так как начато было строительство нового великокняжеского дворца.

Боярин Иван Юрьевич Патрикеев играл активную роль в дипломатических переговорах с Великим Княжеством Литовским. В 1492 и 1493 годах в ходе переговоров по поводу брака дочери Ивана III Елены и великого князя Александра Литовского князь Иван Патрикеев установил дружеские отношения с послами Яном Заберезинским и Станиславом Глебовичем, чему видимо способствовало литовское происхождение Ивана Юрьевича.

В ноябре 1493 года в Москве начались переговоры о заключении мирного договора с Великим княжество Литовским. Посольство состояло из: трокского воеводы Петра Яновича Белого, жемайтского старосты Станислава Яновича Кезгайла и наместника утянского Войтеха Яновича Клочко. Князю Патрикееву в этой связи было направлено от литовского совета вельмож персональное послание, с просьбой содействовать установлению дружественных отношений, подписанное римско-католическим епископом Луцка и Бреста Яном Пуделько, Петром Яновичем (членом посольства), князем Александром Юрьевичем Гольшанским (наместником Гродно) и Станиславом Кезгайлом (членом посольства). Попытки литовского совета вельмож установить тесные отношения между ним и московской боярской думой расстроились из за опалы князя Патрикеева в 1499 г.

Л. В. Черепнин обратил внимание на участие Ивана Юрьевича и его сына Василия в решении поземельных споров в 1495—1499 гг. По его мнению, которое разделяют многие современные исследователи, Патрикеев был одним из авторов Судебника 1497 года, точнее стоял во главе работавшей над Судебником комиссии.

В июле 1497 года князь И. Ю. Патрикеев присутствовал на мене земель Ивана III и князя Бориса Васильевича Волоцкого. Присутствовал и на многих судебных разбирательствах, проводившихся лично Иваном III, и на докладах судных дел великому князю. Иван Юрьевич и сам судил поземельные споры, особенно часто они докладывались ему как судье высшей инстанции. Около 1495—1499 годов составил завещание. В 1498 году помещен в боярском списке.

Особенностью придворной политики в последние годы царствования Ивана III (после смерти его старшего сына Ивана Молодого в 1490 г.) было противостояние двух групп, поддерживающих двух возможных наследников: внука Дмитрия, сына Ивана Молодого и Елены, дочери молдавского правителя Стефана III Великого и второго сына Василия, который был старшим сыном второй жены Ивана III Софьи Палеолог. Князья Патрикеевы, зять Ивана Юрьевича князь Семён Ряполовский, дипломат и писатель Федор Курицын составляли основу партии внука, которая вначале преобладала над царевичем Василием. Однако ситуация резко изменилась 31 января 1499 года князья Патрикеевы (сам Иван Юрьевич и сыновья Василий и Иван) и князь Семён Ряполовский были арестованы, а уже 5 февраля Семён Ряполовский был казнен по повелению Ивана III, то есть без суда. Митрополит Симон вступился за князей Патрикеевых и вместо казни они были пострижены в монахи. Иван Юрьевич был пострижен в Троицко-Сергиевском монастыре. Причины данного поворота в политике неоднократно обсуждались историками, выскаэывались различные гипотезы, летописи не называют её причин, кроме того они редактировались в данном вопросе различными заинтересованными сторонами. Лично Иван III в наставлении русским послам требовал, чтобы они не отходили от его инструкций и не своевольничали, как князья Ряполовский и Патрикеевы. Поэтому одна из гипотез предполагает, что это наказание за поведение на переговорах с Литвой. Через некоторое время опале подвергся и внук-наследник.

Иван Юрьевич скончался в монастыре. Василий Патрикеев под монашеским именем Вассиан стал после этого выдающимся церковным деятелем.

Семья

Женат на Евдокии Владимировне Ховриной, дочери боярина и казначея Владимира Григорьевича Ховрина. Дети:

• Князь Михаил Иванович Колышко (? — 1495), воевода
• Князь Василий Иванович Косой (ум. ок. 1531), боярин и воевода, позднее стал выдающимся церковным деятелем под монашеским именем Вассиан.
• Князь Иван Иванович Мунында (ум. после 1499), воевода Полоцка, пострижен вместе с отцом
• Княжна Мария (Ирина) Ивановна, жена боярина князя Семёна Ивановича Ряполовского (? — 1499).

Предки

Иван Юрьевич Патрикеев — предки

Гедимин Литовский               Наримунт Гедиминович                       Вида               Патрикей Наримунтович Стародубский                             Тохта, хан Золотой Орды               NN                       Юрий Патрикеевич                                   Елена                             Иван Юрьевич Патрикеев                                         Иван Иванович Красный               Дмитрий Донской                       Александра Ивановна               Василий Дмитриевич Московский                             Дмитрий Константинович Суздальский               Евдокия Дмитриевна Суздальская                       Василиса Константиновна Ростовская               Мария Васильевна Московская                                   Кейстут Литовский               Витовт Литовский                       Бирута               Софья Витовтовна Литовская                             Анна                     </center>

Источники

• [annals.xlegio.ru/rus/zimin/zimin.htm#02 А. А. Зимин. Россия на рубеже XV—XVI столетий (Очерки социально-политической истории)]
• [gumilevica.kulichki.net/VGV/vgv4.htm Вернадский Г. В. Россия в средние века]
• [rulex.ru/xPol/ А. А. Половцев. Русский биографический словарь ]
• Зимин А. А. «Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в.», Москва, «Наука», 1988 г. ISBN 5-02-009407-2

Отрывок, характеризующий Иван Юрьевич Патрикеев

– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.