Санковский, Василий Демьянович

Василий Санковский
Имя при рождении:	Василий Демьянович Санковский
Дата рождения:	1741(1741)
Место рождения:	Малороссия, Российская империя
Дата смерти:	неизвестно
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Род деятельности:	прозаик, поэт, переводчик, журналист
Язык произведений:	русский
Дебют:	«Несчастье надо сносить терпеливо»

Васи́лий Демья́нович Санко́вский (1741—?) — русский писатель, переводчик и журналист.

Биография

Родился в Малороссии. О детстве его и о родителях не известно ничего. Учился Санковский сначала в Киевской духовной академии, а потом — в Московской. Это обстоятельство имело для Санковского большое значение: в Москве он столкнулся с литературным движением университетской молодёжи и был увлечён этим движением. В это время в Московском университете асессором был Херасков, тогда ещё начинающий поэт. Вероятно, под влиянием сближения с Херасковым, Санковский, по окончании московской духовной академии, в 1760 году поступил в Московский университет, который окончил в 1763 году с золотою медалью.

Первое дошедшее до нас печатное произведение Санковского — нравоучительные стихи «Несчастье надо сносить терпеливо», напечатанное в 1760 году во 2-м томе журнала «Полезное увеселение», издававшегося Херасковым. Положив этим произведением начало своей деятельности, Санковский с этих пор сделался очень усердным вкладчиком журналов Хераскова. Редкий номер выходил без его произведений. Стансы, стихи любовные и шуточные, переводы из Овидия и Сенеки, — вот какими произведениями дарил публику молодой писатель. В 1763 году он был сотрудником другого журнала Хераскова «Свободные часы». Здесь встречаются повести Санковского, элегии и несколько переводов из Винценция Фабриция. Все эти произведения написаны тяжёлым стихом, хотя порой и отличаются несомненным чувством. Гораздо важнее оригинальных произведений его переводы классических писателей: благодаря хорошему знанию древних языков Санковский этими переводами принёс несомненную пользу современникам. По окончании университета, Санковский сам стал издавать ежемесячный журнал «Доброе намерение», в котором поместил немало своих притч, стихов, а также несколько переводов из Овидия и Боккаччо (Ивана Бокация, славного флорентинца).

В 1765 году журнальная деятельность Санковского на время прекратилась. Он поступил на службу «с обер-офицерским чином» в Камер-коллегию переводчиком, где «сверх сего звания исправлял протоколистскую, а потом и секретарскую» должности. Занятий литературой он, впрочем, не бросил. Неизвестно, сочинял ли он в это время стихи, так как ни отдельного издания его творений нет, ни в каком журнале он более не сотрудничал, по крайней мере, гласно, — переводами же классиков несомненно занимался по-прежнему: в 1769 году он напечатал в Москве перевод одной песни «Энеиды», а в 1772 году в Петербурге перевод другой песни. Существует мнение, что именно его за эти переводы осмеял Новиков в своём «Трутне»; насколько такое мнение верно, трудно сказать.

В 1779 году с открытием Ярославского наместничества, Санковский был приглашен генерал-губернатором А. П. Мельгуновым занять в Ярославле должность секретаря Приказа общественного призрения. В 1783 году он получил чин титулярного советника. Исполнял обязанности личного секретаря генерал-губернатора. К этому времени относятся его занятия педагогикой: в главной Ярославской народной школе он «преподавал Закон Божий и историю российскую, а также всеобщую». Он вошёл в кружок, собранный А. П. Мельгуновым. Выдающимся делом этого кружка было издание первого в России провинциального журнала «Уединенный пошехонец» — органа местного просвещения. Редактором этого издания был, по всей вероятности, Санковский; во всяком случае очень большое участие в этом журнале он несомненно принимал. С 1787 года «Уединенный пошехонец» был переименован в «Ежемесячное сочинение, издаваемое в Ярославле».

В 1788 году скончался А. П. Мельгунов. С переменой начальства служебное положение Санковского оказалось непрочным, а потому через месяц после смерти Мельгунова он подал прошение об увольнении его в отставку, «имея — по его словам — в своем здоровье, а наипаче в зрении, крайнюю слабость». Слабость зрения не помешала, однако, Санковскому служить в захолустном Яренске, а затем, вероятно, сделаться судьёй в Угличской нижней земской расправе. Впрочем, речь шла и о необходимости содержать семью. Вероятно, в Угличе он и кончил свою жизнь в начале XIX столетия.

Сын его, Николай Васильевич — автор нескольких переводных статей и оригинальных стихотворений, напечатанных в журналах «Уединенный пошехонец», «Ежемесячные сочинения», «Новые Ежемесячные сочинения» и других.

Творчество

Санковскому принадлежат ряд талантливых стихотворений, однако как писатель Санковский фигура второстепенная: это был стихотворец XVIII века, каких тогда было немало. Как публицист Санковский был поклонником Екатерины II-просветительницы. Так, женское образование нашло в Санковском сознательного поборника. Пытался Санковский выступить и в роли моралиста.

Источники

• Сиповский В. [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=115140 Санковский Василий Демьянович] // Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Ермолин Е. А., Севастьянова А. А. Воспламененные к отечеству любовью. Ярославль 200 лет назад: культура и люди. Ярославль, 1990.

Ссылки

• [books.google.ru/books?id=2wIFAAAAYAAJ&dq=%D0%A1%D0%B0%D0%BD%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9,+%D0%92%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%B9+%D0%94%D0%B5%D0%BC%D1%8C%D1%8F%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87&printsec=frontcover&source=bl&ots=Bz6L5k7Sco&sig=jGknNvUCwG41PEW600pvMO_dYP4&hl=ru&ei=LfQOS7DPA4_r-AbQ44WbDg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=10&ved=0CCEQ6AEwCQ#v=onepage&q=&f=false Журнал «Доброе намерение» за июль 1764 года]

Отрывок, характеризующий Санковский, Василий Демьянович

«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.