Союзы возвращения на родину

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Союзы возвращения на родину — организации, возникшие в США, Франции, Болгарии (самый крупный Союз был в Софии) в среде русских эмигрантов после издания декретов ВЦИК от 3.11.1921, ВЦИК и СНК от 9.06.1924 об амнистии участников белого движения. Союзы помогали вернуться тысячам беженцев.[1] Первая волна вернувшихся в Россию в 1921 году насчитывала 121343 человека, а всего в период с 1921 по 1931 год вернулось 181432 человека. Дальнейшая судьба вернувшихся, за немногими исключениями, была трагической: бывшие офицеры и военные чиновники часто расстреливались сразу по прибытии[2], а часть унтер-офицеров и солдат оказалась в северных лагерях (существовавших ещё до создания ГУЛАГа). Обманутые возвращенцы обращались к русским эмигрантам с призывами не верить гарантиям большевиков, искали защиты у комиссара по делам беженцев при Лиге Наций Фритьофа Нансена. В результате появился нансеновский паспорт, признававшийся 31 государством, по которому более 25 тысяч россиян поселились в США, Австрии, Бельгии, Болгарии, Югославии и других странах[2].

Большая часть белой эмиграции стала категорическим противником возвращения эмигрантов в Советскую Россию и вступила в идейную борьбу против агитации Союзов возвращения на родину, выдвинув в качестве антипода возвращенчества идею непримиримости. Наиболее активно с позиции непримиримости выступил Русский Обще-Воинский Союз (РОВС) — крупнейшая организация русского зарубежья, основанная генералом П. Н. Врангелем.



См. также

Напишите отзыв о статье "Союзы возвращения на родину"

Ссылки

  1. [mirslovarei.com/content_bes/Sojuzy-Vozvrashhenija-Na-Rodinu-58669.html Союзы Возвращения На Родину]
  2. 1 2 Пушкарева Н. Л. [nature.web.ru/db/msg.html?mid=1187224 Возникновение и формирование российской диаспоры за рубежом] С. 53-65 «Отечественная история» / Институт российской истории РАН — М.: Наука, 1996. — N 1. — 224 с.


Отрывок, характеризующий Союзы возвращения на родину

[Милый и бесценный друг. Ваше письмо от 13 го доставило мне большую радость. Вы всё еще меня любите, моя поэтическая Юлия. Разлука, о которой вы говорите так много дурного, видно, не имела на вас своего обычного влияния. Вы жалуетесь на разлуку, что же я должна была бы сказать, если бы смела, – я, лишенная всех тех, кто мне дорог? Ах, ежели бы не было у нас религии для утешения, жизнь была бы очень печальна. Почему приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе. Я понимаю эти чувства у других, и если не могу одобрять их, никогда не испытавши, то и не осуждаю их. Мне кажется только, что христианская любовь, любовь к ближнему, любовь к врагам, достойнее, слаще и лучше, чем те чувства, которые могут внушить прекрасные глаза молодого человека молодой девушке, поэтической и любящей, как вы.
Известие о смерти графа Безухова дошло до нас прежде вашего письма, и мой отец был очень тронут им. Он говорит, что это был предпоследний представитель великого века, и что теперь черед за ним, но что он сделает все, зависящее от него, чтобы черед этот пришел как можно позже. Избави нас Боже от этого несчастия.
Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих. Ах, милый друг, слова нашего Божественного Спасителя, что легче верблюду пройти в иглиное ухо, чем богатому войти в царствие Божие, – эти слова страшно справедливы. Я жалею князя Василия и еще более Пьера. Такому молодому быть отягощенным таким огромным состоянием, – через сколько искушений надо будет пройти ему! Если б у меня спросили, чего я желаю более всего на свете, – я желаю быть беднее самого бедного из нищих. Благодарю вас тысячу раз, милый друг, за книгу, которую вы мне посылаете и которая делает столько шуму у вас. Впрочем, так как вы мне говорите, что в ней между многими хорошими вещами есть такие, которых не может постигнуть слабый ум человеческий, то мне кажется излишним заниматься непонятным чтением, которое по этому самому не могло бы принести никакой пользы. Я никогда не могла понять страсть, которую имеют некоторые особы, путать себе мысли, пристращаясь к мистическим книгам, которые возбуждают только сомнения в их умах, раздражают их воображение и дают им характер преувеличения, совершенно противный простоте христианской.