Страх съедает душу
| Страх съедает душу | |
| Angst essen Seele auf | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор |
музыка из архива |
| Кинокомпания |
Танго-Фильм, Мюнхен |
| Длительность |
89 мин. |
| Бюджет |
260000 марок |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Страх съедает душу» (нем. Angst essen Seele auf) — кинофильм немецкого режиссёра Райнера Вернера Фассбиндера. Вольный ремейк классической мелодрамы Дугласа Сирка «Всё, что дозволено небесами» (1955)[1].
Содержание
Сюжет
Укрывшись от дождя в баре для иностранцев, 60-летняя вдова Эмми Куровски (Бригитта Мира), которая работает уборщицей, знакомится с Али (Эль Хеди Бен Салем), молодым рабочим из Марокко. Али танцует с Эмми, они разговаривают друг с другом, он провожает её домой и остается на ночь. В итоге они становятся мужем и женой. Окружающие не могут понять этот брак. Трое взрослых детей Эмми стыдятся своей матери, соседи судачат, владелец магазина отказывается её обслуживать. Сослуживцы Эмми тоже презирают её. Не выдержав этого давления, Эмми и Али уезжают на несколько недель в отпуск. Вернувшись домой, они поражаются неожиданной дружелюбности детей, соседей и коллег. Но эта перемена объясняется прежде всего деловыми интересами. Когда внешнее давление на Эмми и Али ослабевает, у пары возникают внутренние проблемы. Несмотря на угрызения совести, Али снова встречается с хозяйкой бара (Барбара Валентин). Когда, придя за Али, Эмми, как в начале фильма, снова танцует с ним, он падает в обморок. В больнице у него обнаруживают язву желудка, которая, как объясняет врач, вследствие стресса является очень распространенным заболеванием в среде гастарбайтеров. Даже если Али поправится, через полгода он снова попадет в больницу. Эмми намерена это предотвратить.
В ролях
- Бригитта Мира — Эмми Куровски
- Эль Хеди Бен Салем — Али
- Барбара Валентин — Барбара
- Ирм Херманн — Криста
- Райнер Вернер Фасбиндер — Ойген, её муж
- Карл Шейдт — Альберт
- Эльма Карлова — фрау Каргус
- Анита Бухер — фрау Эллис
- Густи Крайссль — Паула
- Вальтер Зедльмайр — Ангермайер, торговец продуктами
- Лизелотта Эдер — фрау Мюнхмайер
- Марквард Бом — Грубер, сын домовладельца
- Харк Бом — врач
Критика
Пятнадцатый фильм Фассбиндера достаточно точно следует шаблону, заданному фильмом Сирка «Всё, что дозволено небесами». Фассбиндер использует стилизацию Сирка, цвет, свет, ракурс, кадрирование. Он не только принимает условности мелодрамы, заданные Сирком, но и усугубляет их, усиливая социальные типажи, встраивая персонажей в жестко заданные рамки социальных классов. Всеми этими способами Фассбиндер добивается отстранения зрителя от эмоционального соучастия и сочувствия персонажам, заставляя его воспринимать историю на интеллектуальном уровне, приходя к пониманию, как возраст, социальный статус, экономический класс определяют способ существования персонажей. Али и Эмми, вполне предсказуемо в начале своего романа столкнувшись с полным неприятием окружающих, вернувшись из путешествия, обнаруживают перемену в отношении общества. Окружающие теперь принимают их, но это принятие не выходит за рамки тех социальных ролей, которые позволяют их эксплуатировать.
Фассбиндер продвигает своё убеждение, что «любовь лучший, самый коварный, самый эффективный инструмент социального подавления», и «Страх съедает душу» — невозмутимая иллюстрация его точки зрения. Уменьшение социального давления приводит героев к одиночеству, они находят, что определяют свои личные отношения, ориентируясь на те же предубеждения, что и остальные, и становятся похожи на тех, кто презирал их.
Фассбиндер указывает на то, что «фильмы, которые говорят о чувствах, которые, вы верите, у вас есть, реально вы не испытываете, это чувства, которые, вы думаете, у вас должны быть как у правильного члена общества, — такие фильмы должны быть холодные». Тем не менее холодность фильма сама по себе вызывает чувства у зрителей, своей холодностью заставляя их основательно промерзнуть. Таким образом, можно отметить парадоксальную способность Фассбиндера снимать фильмы, которые заставляют зрителя не только думать, но и чувствовать[2].
Интересные факты
- Название фильма «Angst essen Seele auf» (дословно «Страх съедать душа») грамматически неверно, поскольку это фраза, которую произносит Али, говорящий на ломаном немецком.
- Фильм был снят за пятнадцать дней в сентябре 1973 года. Он планировался как кинематографическое упражнение во время паузы между съёмками фильмов «Марта» и «Эффи Брист»[3].
- Роль Али сыграл любовник режиссёра Эль Хеди Бен Салем. В роли хозяйки бара Барбары снялась австрийская актриса Барбара Валентин, которая в 80-х годах была спутницей жизни Фредди Меркьюри, легендарного вокалиста группы Queen.
- Похожую историю рассказывает горничная в фильме «Американский солдат»:
«Судьба не всегда забавна. В Гамбурге жила уборщица, её звали Эмми, и было ей уже 60 или 65 лет, и однажды, когда она возвращалась домой, начался сильный дождь, и поэтому она заходит в бар, в такой бар для гастарбайтеров, и она садится и пьет колу. Вдруг один парень просит её потанцевать с ним. Он ужасно крупный с безумно широкими плечами. Она находит его привлекательным и танцует с ним. Потом он садится к ней и разговаривает. Он говорит, что ему негде жить, и Эмми предлагает ему пойти с ней.Да, и дома он переспал с ней, а через несколько дней сказал, что они должны пожениться. Ну они и поженились.
Вдруг Эмми очень помолодела, сзади она выглядела примерно на 30, и полгода они жили безумно счастливо. У них постоянно были вечеринки. Но однажды Эмми нашли мёртвой, убитой. А у неё на шее был такой след от кольца-печатки.
Полиция арестовала её мужа. Его звали Али, и на кольце тоже стояла буква А. Но он сказал, у него много друзей, которых зовут Али, и у них у всех есть такое кольцо-печатка. Тогда они допросили в Гамбурге всех турок по имени Али. Но многие снова вернулись в Турцию, а другие ничего не поняли».
- В 1974 году фильм демонстрировался в конкурсе Каннского кинофестиваля и получил Приз ФИПРЕССИ и Приз экуменического жюри.
- Благодаря этому фильму, группа GusGus получила своё название (Эмми готовит Али кус-кус)
Напишите отзыв о статье "Страх съедает душу"
Примечания
- ↑ [www.allrovi.com/movies/movie/v1463 Ali: Fear Eats the Soul — Cast, Reviews, Summary, and Awards — AllRovi]
- ↑ Ed Lowry. [www.filmreference.com/Films-Am-Aw/Angst-Essen-Seele-Auf.html Angst Essen Seele Auf] // International Dictionary of Films and Filmmakers / под. ред Tom Pendergast, Sara Pendergast. — 4-е. — USA: St. James Press, 2000. — Т. 1. — С. 7. — ISBN 1-55862-449-X.
- ↑ [www.viva.de/film.php?op=tv&what=show&Artikel_ID=65663 VIVA Lifestyle Portal] (нем.)
Ссылки
- «Страх съедает душу» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.allmovie.com/movie/v1463 Страх съедает душу] (англ.) на сайте allmovie
Отрывок, характеризующий Страх съедает душу
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
