Струговщиков, Александр Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Александр Николаевич Струговщиков (31 декабря 1808 — 26 декабря 1878) — русский поэт, переводчик.

Из дворянский рода Струговщиковых: сын Николая Степановича Струговщикова, внук Степана Борисовича Струговщикова. Образование получил в Санкт-Петербургском университетском благородном пансионе.

Опубликовал несколько книг стихотворений (вместе с поэтическими переводами), начиная с книги «Римские элегии» (СПб., 1840).

Главными трудами Струговщикова являются переводы из Шиллера и Гёте (в том числе «Фауст» и «Страдания молодого Вертера»). В 1845 г. возведен в дворянское достоинство.

Непродолжительное время редактировал журнал «Библиограф» (1869, вышло три номера), оставил воспоминания о Михаиле Глинке и о А. Л. Майере[1].

В истории русской культуры широкую известность получил русский текст А.Н. Струговщикова песни Мефистофеля о блохе, положенный на музыку М.П. Мусоргским ("Песнь о Блохе", "Блоха"), а также портрет А.Н. Струговщикова кисти К.П. Брюллова.

Напишите отзыв о статье "Струговщиков, Александр Николаевич"



Примечания

  1. Струговщиков А. Н. Памяти Александра Леонтьевича Майера (члена комиссии для учебных пособий и начальника Инженерного депо), СПб. 1864

Ссылки

Отрывок, характеризующий Струговщиков, Александр Николаевич

– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.