Токугава Иэнобу
| Токугава Иэнобу яп. 徳川 家宣?<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Токугава Иэнобу</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| 1709 — 1712 | ||
| Предшественник: | Токугава Цунаёси | |
| Преемник: | Токугава Иэцугу | |
| Рождение: | 11 июня 1662 | |
| Смерть: | 12 ноября 1712 (50 лет) | |
| Род: | Токугава | |
| Отец: | Токугава Цунасигэ | |
| Мать: | наложница | |
| Дети: | четыре сына, среди них Токугава Иэцугу, и две дочери (одна из них приёмная) | |
Токугава Иэнобу (яп. 徳川 家宣?, 11 июня 1662 — 12 ноября 1712) — 6-й сёгун Японии из династии Токугава (1709—1712).
Биография
Старший сын Токугава Цунасигэ (1644—1678), даймё из княжества Кофу (1661—1678) и внук третьего сёгуна Токугава Иэмицу. Токугава Цунасигэ был братом четвёртому и пятому сёгунам. Матерью Иэнобу была наложница.
В 1678 году после смерти своего отца Цунасигэ Иэнобу унаследовал княжеский престол в Кофу. В 1694 году ронин Араи Хакусэки был назначен личным наставником и советником молодого даймё Токугава Иэнобу.
Сёгун
В феврале 1709 года скончался 5-й японский сёгун Токугава Цунаёси (1680—1709), родной дядя Иэнобу, не оставив после себя наследников — его единственный сын умер. Ещё в 1704 году Токугава Цунаёси усыновил своего племянника Иэнобу. В том же 1709 году после смерти своего дяди и приемного отца Токугава Иэнобу был провозглашен 6-м сёгуном Японии.
Во время правления Токугава Иэнобу большое влияние на государственные дела оказывали конфуцианский учёный Араи Хакусэки (1657—1725) и личный секретарь сёгуна Манабэ Акифуса (1666—1720), до этого он служил отцу Иэнобу в княжестве Кофу.
При Иэнобу были предприняты шаги, чтобы исправить перекосы предыдущего правления. Было уволено несколько родзю и собаёнин за плохое управление государством, отменены указы Цунаёси о милосердии к животным и освобождены осужденные за их нарушение. Была прекращена порча монет, приняты меры к ограничению роскоши при сёгунском дворе. Этим стремились поправить финансовые дела бакуфу. С той же целью попытались навести порядок в сборе налогов. При сёгуне Цунаёси наблюдалось сокращение налоговых поступлений — сборы упали на 28-29 %, что было связано с беззаконием и взяточничеством наместников-дайкан. Поэтому финансовому ведомству было указано на необходимость провести «чистку» среди чиновников. Результаты этого сказались при седьмом сёгуне — уже в 1713 году сбор налогов увеличился на 433 400 мешков.
С 1641 года внешняя торговля Японии была ограничена лишь одним портом Нагасаки. Туда же перенесли с острова Хирадо голландскую факторию. Кроме того, были введены ограничения на торговлю, был сокращен вывоз золота и серебра, ограничено количество судов, которым разрешалось заходить в Нагасаки. Всё это нарушило баланс между импортом и экспортом, привело к росту контрабанды, нарушениям служебной дисциплины в магистре Нагасаки и обеднению жителей города. Сёгун потребовал подробный доклад от губернатора Нагасаки, обсудил его с Араи Хакусэки, но меры по улучшению были приняты уже при следующем сёгуне.
12 ноября 1712 года 50-летний сёгун Токугава Иэнобу скончался. Его похоронили на территории буддийского храма Дзодзёдзи в Токио. Сёгунский престол унаследовал его младший сын Токугава Иэцугу.
Источники
- Лещенко Н. Ф. Япония в эпоху Токугава. — М.: «КРАФТ +», 2010. — Ст. 101—102. — ISBN 978-5-93675-170-7.
Напишите отзыв о статье "Токугава Иэнобу"
Отрывок, характеризующий Токугава Иэнобу
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
