Токугава Иэмицу

Токугава Иэмицу
徳川 家光
Годы жизни
Период	Эдо
Дата рождения	12 августа 1604(1604-08-12)
Место рождения	Замок Эдо
Дата смерти	8 июня 1651(1651-06-08) (46 лет)
Должности
Сёгунат	Токугава
Титулы	сёгун
Годы правления	1623–1651
Род и родственники
Род	Токугава
Отец	Токугава Хидэтада
Братья	Токугава Таданага
Преемник	Токугава Иэцуна
Дети
Сыновья	Токугава Иэцуна, Токугава Цунасигэ, Токугава Цунаёси

Токугава Иэмицу (яп. 徳川 家光 ; 12 августа 1604 — 8 июня 1651) — 3-й сёгун из династии Токугава, правивший Японией с 1623 года и до своей смерти в 1651 году.

Токугава Иэмицу был старшим сыном Токугава Хидэтада и внуком Токугава Иэясу. Точная дата его рождения и детское имя неизвестны, известно лишь, что он родился после того, как его дед принял титул сёгуна и до того, как передал его сыну Хидэтада.

Детство Иэмицу прошло в атмосфере борьбы за власть между кланом Токугава и его противниками, которые были окончательно побеждены только в 1615 году. Всеобщая подозрительность, недоверие и замкнутый образ жизни, вероятно, сильно повлияли на формирование личности Иэмицу. В юности он практиковал сюдо и в 16 лет, принимая ванну с 21-летним любовником, зарезал его. До совершеннолетия и объявления наследником титула, Иэмицу боролся за расположение своего отца со своим братом Таданага.

При сёгуне Иэмицу, считавшем идеалом государственного устройства конфуцианскую гармоничную иерархию, социальная структура общества была законсервирована. Самураям было запрещено переходить на службу к новому хозяину без согласия прежнего, у крестьян было изъято все оружие вплоть до кухонных ножей (их выдавали для бытовых нужд «под расписку»), всем жителям страны было предписано «зарегистрироваться» в том или ином синтоистском или буддистском храме.

Жизнеописание

Молодые годы

Токугава Иэмицу родился 12 августа 1604 года в Западном дворе замка Эдо провинции Мусаси. Он был вторым сыном Токугавы Хидэтады, второго сёгуна сёгуната Эдо. Матерью мальчика была Адзаи Го, главная жена Хидэтады. Родители почти не занимались воспитанием сына и всё своё внимание уделяли Таданаге, младшему брату Иэмицу. Лишённый родительской любви, будущий сёгун рос под опекой своей кормилицы Касуги но-цубонэ, дочери Инабы Сигэмити.

Из-за преждевременной смерти Токугавы Нагамару, старшего брата Иэмицу, в роде сёгунов Токугава возникла проблема наследника, будущего сёгуна. По традиции им должен был стать Иэмицу. Однако его родители стремились передать этот титул своему любимцу Таданаге. Проблема решилась благодаря вмешательству кормилицы Касуги — она обратилась с жалобой к Токугаве Иэясу, патриарху рода и основателю сёгуната. Тот решил спор в пользу старшего внука Иэмицу, который получил дедово детское имя Такетиё и был провозглашён официальным наследником. Благодаря этому юноша течение своей жизни относился к Иэясу с почтением и всячески способствовал его возвеличиванию.

В 1620 году будущий сёгун прошёл церемонию совершеннолетия, изменил детское имя на Иэмицу и получил от Императорского двора титул временного старшего государственного советника.

Сёгун

23 августа 1623 года Иэмицу прибыл в столицу Киото вместе с отцом Токугавой Хидэтадой. Последний передал сыну свою должность сёгуна и титул главы рода Токугава. Хотя Иэмицу стал главой японского правительства, реальные рычаги власти оставались у его отца дайдзё тэнно. Новый сёгун выполнял лишь формальные функции главы военного положения и занимался решением социальных вопросов региона Канто.

В 1625 году Иэмицу женился на Такацукасе Такако, дочери Императорского советника Такацукасы Нобуфусы. Поскольку брак был бездетным, сёгун имел 8 дополнительных наложниц. От них он имел 5 сыновей и одну дочь.

В 1626 году Иэмицу вторично прибыл в столицу и получил от Императорского двора титул Левого министра и 1-й младший чиновничий ранг.

14 марта 1632 года, в связи со смертью дайдзё тэнно, Иэмицу стал полноправным правителем Японии. Для ликвидации оппозиции внутри рода Токугава, Иэмицу конфисковал земли своего младшего брата Токугавы Таданаги, бывшего претендента на пост сёгуна и одного из влиятельнейших даймё и заставил его совершить сэппуку. Кроме этого, для уменьшения влияния министров-старейшин, которые были опорой режима его отца, правитель ввёл в 1634 году пост младших старейшин, на которые назначались командиры гвардии сёгуната.

В 1634 году, во главе 300 тысячного войска, Иэмицу в третий раз посетил столицу и получил пост «министра высшей политики». Он увеличил доходы Императорского двора и аристократических домов за счёт предоставления новых земель.

В течение 1632—1636 годов Иэмицу проводил централизаторский силовой курс, направленный на подавление политических и экономических свобод региональных властителей. Он конфисковал владения неблагонадежных тодзама-даймё, которые в прошлом имели связи с опасным для сёгуната родом Тоётоми. Самой громкой конфискацией стало дело Като Тадахиро, сына регионального правителя Като Киемасы, который был изгнан из замка Кумамото за «неумелое управление». В 1633 году Иэмицу внёс поправки в Указ о воинской повинности, а в 1635 году ужесточил «Закон о военных домах». Он также ввёл систему периодических командировок для региональных властителей, которые должны были проводить год в ставке сёгуна. С 1634 года большинство провинциалов были заняты на строительных работах в замке Эдо, истощая казну своих региональных наделов.

Одновременно с этим, в 1634—1635 годах, Иэмицу провёл распределение полномочий и обязанностей управленцев сёгуната, которые имели статус ниже старейшин родзю. Была внедрена система ежемесячной ротации для некоторых управленцев высшего и среднего звена. Все решения в центральном правительстве должны приниматься коллегиально. Были созданы правила для подачи судебных исков и правила работы сёгунских совещаний.

При правлении Иэмицу окончательные формы принял режим изоляции Японии от Запада. Исповедание христианства было запрещено под страхом смерти. С 1633 года японцы, проживавшие заграницей, были лишены возможности возвращаться на родину. Спустя два года все жители Японии оказались под «железным занавесом», без права отправляться за границу. В 1639 году, после разрыва дипломатических отношений с Португалией, Иэмицу запретил европейцам прибывать в Японию; исключение составили лишь голландцы, которые с 1641 года имели свою торговую факторию на искусственном острове-резервации Дэдзима. Торговля была сведена к минимуму и осуществлялась в строго установленное время, причём цены на некоторые экспортные товары (например, шёлк) были фиксированными. Для управления религиозными делами и преследования подпольных христиан было создано ведомство управляющего храмов.

Последние годы

Централизаторские реформы Иэмицу превратили сёгунат Эдо в мощный административный аппарат, однако силовые методы внедрения реформ вызвали широкое недовольство. Повинности, наложенные центральным правительством на региональных властителей, были тяжелым бременем для населения уделов, прежде всего крестьян и военных. В 1637 на западе Японии вспыхнуло мощное Симабарское восстание, после которого страну постигли стихийные бедствия и большой голод 1641—1642 годов. В связи с этим Иэмицу постепенно перешёл к умеренным реформам, с целью стабилизировать отношения с региональными властями. Правительство прекратило конфискации земель и уменьшило налоги. Для восстановления жизни села сёгун издал Указ 1649 года, которым предписывал культивировать на селе трудолюбие, упорство, экономность и многодетность. Расточительство и плохие привычки, вроде табакокурения, запрещались.

Токугава Иэмицу умер 8 июня 1651 года в Главном дворе замка Эдо в возрасте 46 лет. По завещанию, его похоронили на территории синтоистского Святилища Футарасан в городе Никко провинции Симоцукэ у храма Небесного моря, рядом с мавзолеем его деда. Покойному присвоили имя Его высочество господин Тайю, а его могила получила название Мавзолея Тайю в Никко.

С правлением Иэмицу связано окончательное становление политико-социальной системы Японии XVII—XIX веков. Однако сам сёгун не играл ведущей роли в её развитии. Он часто болел, а в течение 1637—1638 годов вообще не появлялся на совещаниях и публичных мероприятиях. В отсутствие сёгуна страной руководил Совет трёх старейшин — Мацудайра Нобуцуна, Хотти Масанори и Абэ Тадааки. Совет смог вывести страну из внутриполитического и хозяйственного кризиса 1637—1642 годов, а также оказался эффективен после смерти Иэмицу, когда он управлял государственными делами от имени 11-летнего сёгуна Токугавы Иэцуны.

Иэмицу был человеком активным, любил соколиную охоту и боевые искусства. Но как сёгун он не имел тех управленческих качеств, которыми владели его дед и отец. Иэмицу находился на вершине государственной пирамиды, но не контролировал её полностью. Свидетельством тому являются многочисленные древние предания о «выдающемся правителе» Иэмицу который постоянно сдерживает свои желания и стремления, выслушивает замечания подчинённых и руководит страной в соответствии с их советами. Предполагают, что болезненность и дидактическое давление окружения имели негативное влияние на психику Иэмицу. Единственным утешением правителя была его кормилица Касуга но-цубонэ, доверенный слуга Сакаи Тадакацу и освобождённый им монах Такуан Сохо.

Ссылки

• [www.japantoday.ru/entsiklopediya-yaponii-ot-a-do-ya/tokugava.html Токугава] // Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). — М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3
• [www.tokyo4u.ru/tr/read.asp?artID=105 Мавзолей Тайю-ин]

Отрывок, характеризующий Токугава Иэмицу

Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]