Финско-эстонское военное сотрудничество (1930-е годы)

Финско-эстонское военное сотрудничество - военное сотрудничество двух стран в 1931-1939 гг., направленное главным образом против СССР как главного потенциального агрессора против обоих государств.

Долгое время считалось, что документы, касающиеся этой сферы, уничтожены после выхода Финляндии из Второй мировой войны. Однако финский историк Яри Лескинен обнаружил в рассекреченных фондах Государственного архива Эстонии новые документы, проливающие свет на секретные связи военных ведомств двух государств ([nvo.ng.ru/history/2005-01-21/5_laplandia.html]).

СССР как потенциальный противник

Балтийские государства, соседствовавшие с СССР (Финляндия, Эстония, Швеция), считали СССР главным потенциальным агрессором в Прибалтике, исходя из предпосылки, что Россия никогда не откажется от своей империалистической политики, и не смирится с утратой Финляндии и прибалтийских территорий.

Примерно с 1925 года оборонительные оперативные планы финской армии по отношению к СССР сменились наступательными, разработанными под руководством начальника генерального штаба Курта Марти Валлениуса. Они предусматривали даже возможность наступления на Ленинград и главную военно-морскую базу Балтийского флота Кронштадт.

В середине 1920-х высший военный руководитель Финляндии Аарне Сихво предложил Латвии участвовать в разработке совместных планов взаимодействия подводных сил для блокирования советского Балтийского флота на выходе из Финского залива, однако это предложение не было принято.

В то же время финскому генштабу в 1920-е — 1930-е годы удалось установить тесные связи с генеральными штабами Швеции и Эстонии. Военное руководство Швеции было в тот период заинтересовано в организации обороны с востока от возможной агрессии Советского Союза с помощью Финляндии и Эстонии — а Финляндия, в свою очередь, рассчитывала на военную помощь со стороны шведов. В частности, для обеспечения этого предлагалось организовать блокирование Финского залива силами и средствами Финляндии и Эстонии, что позволило бы Швеции беспрепятственно перебрасывать войска в Финляндию через Ботнический залив и одновременно обеспечило бы безопасность Аландских островов. В начале 1930-х гг. руководство Финляндии и Эстонии санкционировало совместную разработку оперативных планов военными ведомствами этих стран с целью более тесного взаимодействия. В оперативном плане финского генштаба 1930 года, в частности, указывалось: «…Как военно-политическая, так и стратегическая обстановка требует совместных действий с соседними странами. Любое ухудшение ситуации повлекло бы ухудшение стратегического положения Финляндии… Мы должны попытаться вести военные операции таким образом, чтобы смягчить обстановку к югу от Финского залива. Задачей Финляндии является оказание помощи Эстонии и Латвии посредством сковывания возможно больших сил русских…».

Косвенная помощь Эстонии имела целью недопущение советской оккупации эстонской территории и последующего размещения здесь советских военных баз, что позволило бы СССР контролировать морские коммуникации, обеспечить выход Балтийского флота в открытое море и в случае войны наносить удары по промышленным и населенным центрам континентальной части Финляндии и, возможно, захватить Аландские острова.

В 1931 году идеи генерального штаба дополнил и развил председатель Совета обороны Финляндии генерал Карл Густав Маннергейм. В двух своих докладных записках, рассуждая о возможности одновременного нападения СССР на Финляндию, Эстонию и Латвию, Маннергейм предлагал не ограничиваться объединением военных усилий трёх стран, но также стремиться к получению военной помощи других стран через Лигу Наций. По его мнению, организация наступательных действий в направлении Ленинграда была бы крайне сложным, но возможным предприятием, особенно в зимний период. При этом предлагалось организовать одновременное наступление из Финляндии и Северной Польши, что заперло бы Балтийский флот в верховьях Финского залива.

Секретные планы потенциальных союзников

С приходом к командованию вооружёнными силами Эстонии генерала Йохана Лайдонера секретное финско-эстонское военное сотрудничество, направленное против агрессии Советского Союза, получило дополнительный импульс. Главной целью мероприятий было обеспечение возможности блокирования Балтийского флота, причём и в том случае, если нападению подвергнется только одна из стран. С этой целью была размещена батарея береговой артиллерии крупного калибра на о. Макилуото в районе полуострова Порккала (Финляндия), что позволяло совместно с артиллерией береговых укреплений Таллина перекрыть весь Финский залив.

Секретные учения по отработке взаимодействия береговых артиллерийских батарей проводились ежегодно. На учениях отрабатывались приёмы создания артиллерийского барьера и координация работы систем связи. Наиболее важным их элементом являлся защищённый телефонный кабель, соединявший финские и эстонские батареи и проложенный по дну залива на большой глубине. Его предполагалось использовать для обмена развединформацией даже в том случае, если бы в состоянии войны с Советским Союзом находилась лишь одна из сторон, а другая официально соблюдала нейтралитет.

Согласно российским архивным документам, эти планы были известны и советскому высшему военному командованию.

Взаимодействие в ходе советско-финской войны

Открытое сотрудничество между Финляндией и Эстонией было прекращено в 1939 году, однако обмен информацией разведывательного характера продолжался во время советско-финской войны.

Литература

• В.Н. Барышников. [www.around.spb.ru/finnish/baryshnikov/pvp1932.php Проблема обеспечения безопасности Ленинграда с севера в свете осуществления советского военного планирования 1932—1941 гг.] // "Санкт-Петербург и Страны Северной Европы". Материалы ежегодной научной конференции. Под ред. В. Н. Барышникова, С. Ю. Трохачева. СПб.: РХГИ, 2002.
• Игорь Амосов, Андрей Почтарев. [nvo.ng.ru/history/2005-01-21/5_laplandia.html Цель — уничтожить Балтфлот.] // "Независимое военное обозрение" от 21 января 2005

Отрывок, характеризующий Финско-эстонское военное сотрудничество (1930-е годы)

– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.