Кемниц, Иоганн Фридрих

Иоганн Фридрих Хемниц (нем. Johann Friedrich Chemnitz; 17 июня 1611, Щецин — 11 декабря 1686, Пархим) — немецкий юрист, мекленбургский историк и архивариус.

Иоганн Кемниц был сыном юриста и канцлера Померании Мартина Кемница (1561–1627). Учился в университетах Франкфурта на Одере и Ростока. В 1636 году он отправился в Нидерланды и Англию. С 1637 года несколько лет был управляющим во Франции.

С 1639 года Кемниц жил в Шлезвиге. В 1642 он был назначен королевским архивариусом в Шверине. В 1648 году он стал секретарем герцогини Магдалены Сибиллы Гольштейн-Готторпской. После её брака с герцогом Мекленбурга-Гюстрова Густавом Адольфом Хемниц был назначен секретарем и архивариусом в Гюстрове. В 1667 году он был назначен протонотарием и помощником в придворном суде в Пархиме.

Он оставил обширную мекленбургскую хронику «Chronicon Megapolense», которая, среди прочего, включает в себя генеалогии мекленбургского княжеского дома. Согласно манускрипту Кемница, опубликованному после его смерти Иоганном Хюбнером в 1708 году, основатель древнерусского государства князь Рюрик был сыном бодричского князя Годлиба (Годслава, Готлейба), который погиб в войне с данами в 808 году. На хронику Кемница опирался проректор гюстровской гимназии Фридрих Томас, находивший «русские» корни в генеалогиях Мекленбурга.

Литература

• Ludwig Fromm: Chemnitz, Johann Friedrich. Allgemeine Deutsche Biographie (ADB). Band 4, Duncker & Humblot, Leipzig 1876, S. 116.

Ссылки

• [www.landesbibliographie-mv.de/REL?PPN=232437858 Literatur über Johann Friedrich Chemnitz]
• [www-db.lbmv.de/cgi-bin/dit.pl?db=dit&t_show=x&wertreg=PER&wert=chemnitz%2C%20johann%20friedrich%20von%20%5B1611-1687%5D&reccheck=14326 Chemnitz, Johann Friedrich von]

Отрывок, характеризующий Кемниц, Иоганн Фридрих

А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.