Мекленбург-Гюстров

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ме́кленбург-Гюстров (нем. Mecklenburg-Güstrow) — северогерманское герцогство XV—XVII веков, впоследствии образовавшее вендский округ в великом герцогстве Мекленбург-Шверин.





История

Герцогство Мекленбург-Гюстров возникло в 1621 году в результате Второго раздела основных мекленбургских земель по Фаренхольцскому договору при разделе территории под управлением герцогов Мекленбургских. Деление владений Мекленбурга по названию резиденций на шверинские и гюстровские существовало за некоторыми перерывами после смерти Генриха IV Толстого в 1477 году и вновь с 1520 года по Нойбранденбургскому династийному договору. В этом договоре подтверждался раздел мекленбургских земель на части Шверин и Гюстров после смерти Магнуса II, которого добился его сын Альбрехт VII. По традиции шверинскими стали западные, а гюстровскими — восточные территории Мекленбурга.

При разделе земель в 1621 году между Адольфом Фридрихом I и Иоганном Альбрехтом II последний получил в Гюстров амты Гюстров, Рибниц, Шван, Даргун, Гноиен, Нойкален, Плау, города Фридланд, Краков, Лааге, Мальхин, Марлов, Нойбранденбург, Пенцлин, Рёбель, Зюльце, Тетеров и Вольдегк. Общими остались город Росток с Варнемюнде и четыре монастыря — Доббертин, Мальхов, Рибниц и монастырь Святого Креста в Ростоке.

По настоянию сословий общими остались придворный и земельный суды, консисторий, ландтаг, решения по границам и расходы имперского верховного суда.

Этот раздел владений не получил признания по имперскому и ленному праву. Поэтому титул двух правителей возникших таким образом владений остался прежним, и без каких-либо различий они именовали себя герцогами Мекленбургскими. Во избежание путаницы неофициально к этому титулу добавлялось название владений.

Герцогская резиденция до 1695 года располагалась в Гюстрове. После временного изгнания Абодритов в 1628—1630 годах Гюстровский замок служил резиденцией назначенному герцогом Мекленбурга Альбрехту фон Валленштейну. В 1631 году после свержения Валленштейна в свою резиденцию вернулся беглый герцог Мекленбург-Гюстрова Иоганн Альбрехт II.

После смерти его сына Густава Адольфа Мекленбургского в 1695 году династийная мужская линия Мекленбург-Гюстров угасла уже во втором поколении. Правовая неопределённость привела впоследствии к многолетнему конфликту между наследниками внутри Мекленбургской династии, который временами принимал военный характер и в конечном итоге был устранён только под влиянием императора и иностранных держав из Нижнесаксонского имперского округа.

8 марта 1701 года в Гамбурге после продолжавшихся несколько лет переговоров герцоги Фридрих Вильгельм I, правивший в Мекленбург-Шверине, и Адольф Фридрих II, будущий правитель образуемого герцогства Мекленбург-Стрелиц пришли к соглашению о том, что гюстровское наследство следует разделить между ними по стоимости (Гамбургский договор 1701 года). Соответственно шверинскому герцогу формально отошла часть герцогства Мекленбург-Гюстров с причитающимся голосом в рейхстаге Священной Римской империи (но без уступленных Стрелицу территорий). Тем самым название «Мекленбург-Гюстров» было сохранено в юридических документах до конца старой империи. Оставшаяся в великом герцогстве часть Мекленбург-Гюстрова, имевшая больший размер, образовала так называемый вендский округ мекленбургского государства.

Правители

Время правления Имя Происхождение
1520-1547 Альбрехт VII Красивый, герцог Мекленбурга (1503—1547) сын Магнуса II
1547-1555 Иоганн Альбрехт I, герцог Мекленбурга (1525—1576) сын Альбрехта VII
1555-1603 Ульрих, герцог Мекленбурга (1527—1603) сын Альбрехта VII
1603-1610 Карл I, герцог Мекленбурга (1540—1610) сын Альбрехта VII
1611-1628 Иоганн Альбрехт II (Ганс Альбрехт), герцог Мекленбурга (1590—1636)[1] сын Иоганна VII
(1628-1632) Альбрехт фон Валленштейн (1583—1634)
1632-1636 Иоганн Альбрехт II (Ганс Альбрехт), герцог Мекленбургский (см. выше)
1636-1695 Густав Адольф, герцог Мекленбурга (1636—1695) [2] сын Иоганна Альбрехта II
(1695-1701) Фридрих Вильгельм (I), герцог Мекленбурга (1675—1713)

Напишите отзыв о статье "Мекленбург-Гюстров"

Примечания

  1. с 1608 года при регенте Карле I; наследовал 9 июля 1611 года [WIGGER, Stammtafeln (1885), S. 312], по другим источникам ещё в 1610 году после смерти Карла I 22 июля 1610 года
  2. до 1654 года при регенте Адольфе Фридрихе I (1588—1658)

Литература

  • Ilka Minneker: Vom Kloster zur Residenz — Dynastische Memoria und Repräsentation im spätmittelalterlichen und frühneuzeitlichen Mecklenburg. Rhema-Verlag, Münster 2007, ISBN 978-3-930454-78-5
  • G. Duncker: [portal.hsb.hs-wismar.de/pub/lbmv/mjb/jb073/348696132.html Die zweite mecklenburgische Hauptlandesteilung]. Jahrbücher des Vereins für meckl. Geschichte u. Altertumskunde. — Schwerin 73 (1908), S. 290ff.

См. также

Отрывок, характеризующий Мекленбург-Гюстров

И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.