Ульрих Мекленбургский

Ульрих Мекленбургский
герцог Мекленбурга
1555 — 1603
Предшественник:	Иоганн Альбрехт I Мекленбургский
Преемник:	Иоганн Альбрехт II Мекленбургский

Ульрих Мекленбургский (нем. Ulrich zu Mecklenburg; 5 марта 1527, Шверин — 14 марта 1603, Гюстров) — герцог Мекленбурга, правивший в Мекленбург-Гюстрове в 1555/56—1603 годах, и старейшина совета германских имперских князей. Также известен как Ульрих III, если учитывать двух герцогов Мекленбург-Штаргарда, также носивших имя Ульрих.

Биография

Ульрих — третий сын герцога Альбрехта VII Мекленбургского и его супруги Анны Бранденбургской. Отец Ульриха участвовал в датской Графской распри, и Мекленбург-Гюстров погряз в долгах. После смерти отца Ульрих передал правление этими землями сначала своему старшему брату Иоганну Альбрехту I, но император пожаловал земли в лен ему и его младшему брату герцогу Георгу.

В 12 лет Ульрих был отправлен на воспитание к баварскому двору. Затем он изучал теологию и юриспруденцию в Ингольштадте. После смерти отца он поначалу отказался от власти и обосновался в Бютцове, а в 1550 году наследовал своему кузену Магнусу III в качестве администратора Шверинского епископства. Позднее он также женился на его вдове Елизавете Датской, дочери короля Дании Фредерика I.

После смерти дяди Генриха V Мекленбургского по условиям договорённости Ульрих настоял на своём участии в управлении страной, раз уж его брат Иоганн Альбрехт I никак не способствовал погашению долгов, а наоборот увеличивал их своим участием в Шмалькальденской войне против императора и покровительствуя искусству и наукам. Разразился крупный конфликт по поводу наследства, который удалось уладить только по Руппинскому решению бранденбургского курфюрста Иоахима II.

17 февраля 1555 года Ульрих стал соправителем своему брату в Гюстрове. В 1556 году при сохранении общего управления Мекленбургом совместно со своим братом он получил власть в восточной части Мекленбурга с резиденцией в Гюстрове, а его брат Альбрехт I — западную часть Мекленбурга и Шверин в качестве резиденции. После смерти брата в 1576 году Ульрих выступал регентом для потомков брата — сыновей Иоганна VII и Сигизмунда Августа в 1576—1585 годах и внука Адольфа Фридриха I до 1603 года. Ульрих сделал Гюстровский замок своей главной резиденцией. Помимо этого резиденциями Ульриха были крепость Штаргард, княжий двор в Нойбранденбурге, а также замки в Даргуне, Доберане и Бютцове.

В 1582 году он в последний раз отправился в торжественную поездку на рейхстаг с большой свитой и помпой в Аугсбург.

Ульрих воплощал в себе тип правителя Нового времени, обладающего универсальным образованием. Он превратился в одного из наиболее значительных представителей мекленбургской династии. Этому способствовал его спокойный и вдумчивый образ действий, а также смелость, которая берёт города. Ему удалось содержать свою часть страны практически без долгов, после своей смерти он даже оставил состояние в 200 тысяч гульденов. Вместе с Тихо Браге и Давидом Хитреусом Ульрих участвовал в научных беседах своего времени и состоял в переписке с гуманистами, например, с Генрихом Рантцау. В 1594 году он как глава Нижнесаксонского имперского округа организовал военную и финансовую помощь для борьбы с угрозой турецкого нашествия и долгое время занимал пост старейшины совета германских имперских князей. Спустя месяц после своей смерти он с почестями, каких никогда не видел Гюстров, был торжественно похоронен в местном соборе, а монументальное стенное надгробие для него и его супруги создал Филипп Брандин.

Значение

Ульрих занимался преимущественно внутренней политикой, особое внимание уделяя общественным интересам. Он навёл порядок в местной церкви, юстиции и администрации не только на бумаге, а строго и настойчиво заботился о том, чтобы многое из написанного было воплощено в жизнь. Особо долгой оказалась жизнь пересмотренного им церковного устава, который был издан незадолго до смерти Ульриха и действовал до ликвидации монархии.

Внешнюю политику Ульрих проводил также с большой вдумчивостью. С момента прихода к власти и до самой своей смерти он не вёл ни одной войны. Ещё меньше проку он видел в конфессиональных войнах и поэтому не участвовал в отличие от своих братьев в Шмалькальденской войне или военном походе 1552 года. Ульрих был глубоко верующим лютеранином, поскольку видел прочность его обоснования в письменном виде. В то же время он был чужд религиозному фанатизму. Он пытался ограничить споры между учениями стенами университетов, где им было место для обсуждения. В местной церкви господствовало установившееся научное мнение. В то же время он относил себя к фракции верных императору князей-лютеран под предводительством его кузена Августа Саксонского, оказывал поддержку движению Книги Согласия, которую он считал трудом объединяющим, а не вносящим раскол.

Ульрих твёрдо следовал законам и в связи с этим приглашался в качестве посредника. Так, с курфюрстом Августом он выступил посредником между королём Дании Фредериком II и герцогами Иоганном и Адольфом Шлезвиг-Гольштейнскими, с которыми у него также сложились великолепные отношения. Ульрих снискал особое уважение, став преемником своего родственника (тестя племянника) Адольфа Шлезвиг-Гольштейн-Готторпского на посту старейшины Нижнесаксонского имперского округа.

Потомки

Единственный ребёнок, родившийся в браке с Елизаветой Датской, София Мекленбург-Гюстровская вышла замуж за короля Дании Фредерика II. Помимо будущего короля Дании Кристиана IV в этом браке родились принц Ульрих Датский, получивший своё имя в честь деда. Этот Ульрих наследовал своему деду в качестве администратора Шверинского епископства. Сын Кристиана IV был также назван Ульрихом в честь мекленбургского герцога и под именем Ульриха III стал преемником в Шверинском монастыре. Второй брак Ульриха с Анной Померанской, дочерью герцога Филиппа, остался бездетным.

Литература

• Carsten Neumann: Die Kunst am Hofe Ulrichs zu Mecklenburg. Kiel: Verlag Ludwig 2009 (Bau + Kunst Band 15), ISBN 978-3-937719-64-1

Ссылки

• [portal.hsb.hs-wismar.de/pub/lbmv/mjb/jb050/350367779.html Генеалогическое древо Мекленбургского дома]

Отрывок, характеризующий Ульрих Мекленбургский

«Si vous n'avez rien de mieux a faire, M. le comte (или mon prince), et si la perspective de passer la soiree chez une pauvre malade ne vous effraye pas trop, je serai charmee de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures. Annette Scherer».
[Если y вас, граф (или князь), нет в виду ничего лучшего и если перспектива вечера у бедной больной не слишком вас пугает, то я буду очень рада видеть вас нынче у себя между семью и десятью часами. Анна Шерер.]
– Dieu, quelle virulente sortie [О! какое жестокое нападение!] – отвечал, нисколько не смутясь такою встречей, вошедший князь, в придворном, шитом мундире, в чулках, башмаках, при звездах, с светлым выражением плоского лица. Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуся в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.
– Avant tout dites moi, comment vous allez, chere amie? [Прежде всего скажите, как ваше здоровье?] Успокойте друга, – сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.
– Как можно быть здоровой… когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? – сказала Анна Павловна. – Вы весь вечер у меня, надеюсь?
– А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться там, – сказал князь. – Дочь заедет за мной и повезет меня.
– Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fetes et tous ces feux d'artifice commencent a devenir insipides. [Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.]
– Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, – сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.
– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a t on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]
– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
– А! Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что то и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, – правда, что l'imperatrice mere [императрица мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.