Хуёва-Гурка
| Место массовых казней | |
Хуёва-Гурка
Hujowa Górka | |
 Хуёва-Гурка сегодня | |
| Страна | Польша |
| Малопольское воеводство | Краков, Плашув |
 |
Внимание! Данная страница или раздел содержит ненормативную лексику. |
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[www.panoramio.com/photo/36345327 Памятник на месте массовых казней] |
Хуёва-Гурка[1][2] (буквально с польского языка — Хуёвая горка), другие варианты — Хуярова-Гурка, Козья-Гурка, Х-Гурка[3] (польск. Hujowa Górka, Hujarowa Górka, Kozia Górka, H-Górka) — наименование небольшой возвышенности холмистой системы под названием «Плашовские горки» на территории краковского административного района XIII Подгуже, которая располагалась в восточной части[4] концентрационного лагеря Плашов, где, начиная с сентября 1943 года, производились расстрелы заключённых концентрационного лагеря и тюрьмы Монтелюпих, преимущественно еврейского происхождения. Наименование места произошло от фамилии члена СС и ответственного за расстрелы Альберта Хуяра (Albert Hujar, другой вариант фамилии — Huyar)[5]. По свидетельству бывших заключённых концентрационного лагеря Плашов сестёр Гели и Янки Вайсс, ненормативное наименование места, созвучное с фамилией Альберта Хуяра, было одним из способов справиться с лагерной действительностью и своеобразным чёрным юмором[6].
Содержание
История
Хуёва-Гурка входит в систему Плашувских холмов и на ней со времён Первой мировой войны находилось артиллерийское фортификационное сооружение австро-венгерской армии под названием шанец «FS-21», построенное во второй половине XIX века и входившее в систему Краковской крепости. Это фортификационное сооружение использовалось до 30-х годов XX столетия, когда оно было окончательно демонтировано. На месте, где производились расстрелы, была яма глубиной 5 метров, 6 метров в ширину и 50 метров в окружности[3].
Первые расстрелы на Хуёвой-Гурке стали производиться с сентября 1943 года, после того как в концентрационный лагерь Плашов был доставлен транспорт с заключёнными из гетто в городе Бохня. Казни производились почти ежедневно вплоть до весны 1944 года, когда была отмечена наибольшая количественная концентрация массовых расстрелов.
Как свидетельствует бывший заключённый концентрационного лагеря Иосиф Бау, расстрелы проводились по определённой методике. Осуждённые на смерть из первой группы раздевались догола, спускались в яму, где укладывали тела убитых до них заключённых, последовательно чередуя тела способом «ноги-голова», потом клали на тела сброшенную сверху древесину, после чего сами ложились на неё. В это время сверху их расстреливали из пулемётов. Потом наступала очередь следующей группы. Чтобы приговорённые к смерти не кричали, им заклеивали пластырем рты. Оставшийся последним выливал в яму бензин, после чего его расстреливали, а тело сбрасывали в яму. В конце экзекуции специальный отряд из лагеря Плашов засыпал тела убитых песком или землёй[7]. Когда яма была почти заполнена, расстрелы стали продолжаться во временных бараках под названием «Bekleidungslager» на местности под названием «Циповы-Долек», которая находилась на территории лагеря (сегодня там находится мемориальный комплекс). С 15 февраля 1944 года расстреливать стали в другом месте, примерно в 300 метрах на запад от старого места.
Новое место входило в состав бывшего фортификационного сооружения «FS-22» и называлось «С-док». На этом месте сегодня стоит памятник в виде креста, посвящённый жертвам расстрелов. Новое место было заметно для заключённых, находившихся в концентрационном лагере. Первоначально руководством лагеря предпринимались попытки огородить новое место казни, чтобы оно не было заметно, но затем было принято решение не огораживать его. В период с августа по сентябрь 1944 года на новом месте были расстреляны заключённые евреи, доставленные из Венгрии и Словакии, арестованные после Словацкого национального восстания. В это время расстрелы производили члены СС из тюрьмы Монтелюпих под командованием Альберта Хуяра и коменданта лагеря Амона Гёта, который проводил селекцию прибывающих транспортов[3].
Большинство расстрелянных были евреями, среди расстрелянных также были несколько немцев-дезертиров и несколько десятков местных поляков. Согласно историку Герману Ладнеру, общее число расстрелянных составляет около 10 тысяч человек, в том числе 7 тысяч заключённых лагеря Плашов и около 3 тысяч заключённых из тюрьмы Монтелюпих. Минимальное число ограничивается 8 тысячами расстрелянных (это число было озвучено во время Верховного национального трибунала на процессе против Амона Гёта)[3].
Летом 1944 года в связи приближением фронта массовые экзекуции стали сокращаться и началась подготовка к уничтожению мест расстрела. Командир СС и полиции в Кракове Вильгельм Коппе приказал выкопать тела убитых и сжечь их. Эксгумация и сожжение останков продолжались в течение двух месяцев. Обычно останки сжигались в утреннее время. Работы производились отрядом из заключённых евреев под названием «Ausgrabenkommando», за что они получали дополнительное питание и алкоголь. Еврейским отрядом управляли капо, из числа уголовников немецкого происхождения, которые были доставлены из различных германских тюрем. Всего было сожжено несколько тысяч тел, а пепел количеством 17 железнодорожных вагонов постепенно разбрасывался на территории лагеря Плашов[3].
Память
- На Хуёвой-Гурке установлен памятный знак в виде креста, который входит в мемориальный комплекс под названием «Люди с вырванными сердцами».
В искусстве
- Расстрелы на Хуёвой-Гурке и сожжения тел изображены в фильме «Список Шиндлера».
Напишите отзыв о статье "Хуёва-Гурка"
Примечания
- ↑ [books.google.be/books?id=uIAUgL-xJGwC&pg=PA42&dq=«Hujowa+Gorka+»&client=firefox-a&hl=en#v=onepage&q=%22Hujowa%20Gorka%20%22&f=false Sam Offen: When Hope Prevails: The Personal Triumph of a Holocaust Survivor. Nelson Publishing&Marketing. 2005, s. 42. ISBN 192862359X]
- ↑ [books.google.be/books?id=4iNCoxVWDFAC&pg=PA202&dq=«Hujowa+Gorka+»&client=firefox-a&hl=en#v=onepage&q=%22Hujowa%20Gorka%20%22&f=falseEdith Kornbluth, Carl Calander: Sentenced to remember: my legacy of life in pre-1939 Poland and sixty-eight months of Nazi occupation. Lehigh University Press, 1994. ISBN 0934223300]
- ↑ 1 2 3 4 5 Ryszard Kotarba: Niemiecki obóz w Płaszowie 1942—1945. Warszawa — Kraków: Instytut Pamięci Narodowej, Komisja Ścigania Zbrodni przeciwko Narodowi Polskiemu, 2009, s. 135—150. ISBN 9788376290263
- ↑ [www.deathcamps.org/occupation/pic/bigplaszow.jpg План концентрационного лагеря Плашов. Хуёва-Гурка обозначена под номером 206]
- ↑ [books.google.be/books?id=uIAUgL-xJGwC&pg=PA42&dq=#v=onepage&q&f=false Sam Offen: When Hope Prevails: The Personal Triumph of a Holocaust Survivor. Nelson Publishing&Marketing. 2005, стр. 42. ISBN 192862359X]
- ↑ [web.archive.org/web/20110706104640/holocaust.com.au/mm/j_sister.htm Rosner Blay, A.: Sisters, Sisters. Sydney: Hale & Iremonger, 1998, s. 106—138. ISBN 0868066478]
- ↑ Józef Bau. Czas zbezczeszczenia (III). «Dekada Literacka». 16, 1991
Литература
- [www.dekadaliteracka.pl/index.php?id=772 Józef Bau. Czas zbezczeszczenia (III). «Dekada Literacka». 16, 1991]
- [www.southerninstitute.info/holocaust_education/slguid10.html The Southern Institute for Education and Research: Schindler’s List Teaching Guide]
- [books.google.be/books?id=uIAUgL-xJGwC&pg=PA42&dq=«Hujowa+Gorka+»&client=firefox-a&hl=en#v=onepage&q=Hujowa%20Gorka&f=false Offen, Sam (2005). When Hope Prevails: The Personal Triumph of a Holocaust Survivor. Nelson Publishing. p. 42. ISBN 1-928623-59-X]
Ссылки
- [www.inyourpocket.com/poland/krakow/sightseeing/Plaszow/Hujowa-Gorka_112731v Hujowa Górka] (англ.)
- [www.sztetl.org.pl/pl/article/krakow/13,miejsca-martyrologii/3793,niemiecki-nazistowski-oboz-koncentracyjny-plaszow/?action=viewtable&page=1 NIEMIECKI NAZISTOWSKI OBÓZ KONCENTRACYJNY PŁASZÓW] (польск.)
Отрывок, характеризующий Хуёва-Гурка
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
