Нолькен, Юхан Фредрик фон
| Юхан Фредрик фон Нолькен швед. Johan Fredrik von Nolcken | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1791—1794 | |||
| |||
| 1773—1788 | |||
| Рождение: | 20 декабря 1737 Штральзунд | ||
| Смерть: | 22 февраля 1809 (71 год) Стокгольм | ||
| Род: | бароны фон Нолькен | ||
| Отец: | Эрик Маттиас фон Нолькен | ||
| Мать: | Кристина Маргарета (фон Лоде) | ||
| Супруга: | Маргарета Иоганна (графиня фон Мантейфель) | ||
Барон Нолькен, Юхан Фредрик фон (швед. Johan Fredrik von Nolcken; 1737, Штральзунд — 1809) — шведский дипломат, посланник Швеции в России в 1773—1788 гг.
Биография
Родился 20 декабря 1737 г. в Штральзунде. Его отцом был Эрик Маттиас фон Нолькен, который в 1739—1741 гг. состоял шведским послом при петербургском дворе, матерью — Кристина Маргарета фон Лоде.
В 1773—1788 гг. в ранге посланника находился в России. В Петербург прибыл 15 марта 1773 г., где был любезно принят Екатериной II и великим князем Павлом Петровичем, которым вручил ордены Серафимов.
Поверенный в делах Франции де Корберон характеризовал Нолькена следующим образом: «Барон Нолькен в высшей степени любезен и к достоинствам ума присоединяет достоинства сердца. Но он очень подозрителен, всякие пустяки его обижают. Его надо знать и прощать ему маленькие слабости, обусловленные слабым здоровьем». Примерно также отзывался о нём и граф Сегюр: «Барон Нолькен, шведский министр, и Сен-Сафорен, министр датский, пользовались также всеобщим уважением, как люди скромные, общительные и образованные».
В связи с началом русско-шведской войны 1788—1790 гг. был вынужден покинуть Россию. Позднее, с в 1791 по 1794 г., занимал должность шведского посланника в Вене.
Был братом другого шведского дипломата Густава Адама фон Нолькена (1733—1813), около тридцати лет исполнявшего обязанности посланника Швеции в Англии.
Умер в Стокгольме 22 февраля 1809 г.
Источники
- Корберон, М.-Д. де. Интимный дневник шевалье де-Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. — СПб, 1907.
- [memoirs.ru/texts/Nolken_RS83_11.htm Нолькен Ю. Ф. фон. Донесения. / Публ. и коммент. Я. К. Грота // Русская старина, 1883. — Т. 40. — № 11. — С. 309—328. — Под загл.: Император Иосиф II в России. Донесения шведского посланника Нолькена.]
- Сегюр Л.-Ф. Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II (1785—1789). — СПб, 1865.
- Nordisk familjebok. — B.19. — Stockholm, 1913.
- Starbäck C.G., Bäckström P.O. Berättelser ur svenska historien: Gustaf III. Gustaf IV Adolf. — B. 9. — Stockholm, 1886.
Напишите отзыв о статье "Нолькен, Юхан Фредрик фон"
Отрывок, характеризующий Нолькен, Юхан Фредрик фон
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
