Яунлайценская волость
| Страна | |
|---|---|
| Статус | |
| Входит в | |
| Административный центр | |
| Население (2010) |
486[1] |
| Плотность |
9,3 чел./км² |
| Площадь |
52,2 км² |
| Часовой пояс |
Яунлайценская волость (латыш. Jaunlaicenes pagasts) — одна из шестнадцати территориальных единиц Алуксненского края Латвии. Находится на севере края. Граничит с Вецлайценской, Зиемерской и Алсвикской волостями своего края, а также с Апской волостью Апского края.
Крупнейшими населёнными пунктами волости являются сёла: Яунлайцене (волостной центр), Апекалнс, Вецини.
Через Яунлайценскую волость, севернее села Яунлайцене, проходит одна из главных латвийских автодорог А2 (Рига — Сигулда — эстонская граница), являющаяся частью Европейского маршрута E77[2].
У села Апекалнс, на одноимённом холме высотой 235 метров над уровнем моря, стоит Апекалнская лютеранская церковь. В селе Яунлайцене сохранились постройки бывшего поместья, работает краеведческий музей.
На границе с Зиемерской волостью находится высочайшая точка Алуксненской возвышенности — холм Делинькалнс с оборудованной туристической тропой.
По территории волости протекают реки: Апшупите, Варнупите, Звиргздупите. Из крупных водоёмов имеется озеро Палпиерис.
История
Волость была создана в 1919 году на землях Яунлайценского поместья.
В 1935 году площадь Яунлайценской волости Валкского уезда составляла 161,9 км², при населении в 2163 жителя.
В 1945 году в Яунлайценской волости были созданы Яунлайценский и Грубский сельские советы, находившиеся в 1946—1949 годах в составе Алуксненского уезда.
После отмены в 1949 году волостного деления Яунлайценский сельсовет входил поочерёдно в состав Апского (1949-1956), Алуксненского (1956—1962, 1967—2009) и Гулбенского (1962—1967) районов.
В 1954 году к Яунлайценскому сельсовету была присоединена территория ликвидированного Грубского сельского совета. В 1963 году территория колхоза «Падомью Дзимтене» Яунлайценского сельсовета была переподчинена Апской сельской территории[3].
В 1990 году Яунлайценский сельсовет был реорганизован в волость. В 2009 году, по окончании латвийской административно-территориальной реформы, Яунлайценская волость вошла в состав Алуксненского края.
Напишите отзыв о статье "Яунлайценская волость"
Примечания
- ↑ [www.pmlp.gov.lv/lv/statistika/dokuments/2011/ISPV_Pasvaldibas_iedzivotaju_skaits_pagasti.pdf Численность населения в самоуправлениях на 01.01.2011] (латыш.). Управление по делам гражданства и миграции. Проверено 1 апреля 2011. [www.webcitation.org/69oTS7aLk Архивировано из первоисточника 10 августа 2012].
- ↑ Latvijas autoceļu atlants. Karšu izd. «Jāņa sēta» ISBN 978-9984-07-411-5
- ↑ Latvijas pagasti. Enciklopēdija. A/S Preses nams, Rīga, 2001—2002 ISBN 9984-00-412-0
|
Это заготовка статьи по географии Латвии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Яунлайценская волость
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
