Edsel

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Edsel
Тип	самостоятельное подразделение в составе Ford Motor Company
Основание	1958
Упразднена	1959 (фактически производство продолжалось до 1960)
Отрасль	автомобилестроение
Продукция	легковые автомобили
Чистая прибыль	приносила убытки

К:Компании, основанные в 1958 годуК:Компании, упразднённые в 1959 году

Edsel (рус. Э́дсел) — дочерняя марка и самостоятельное подразделение Ford Motor Company, в 1958—1960 модельных годах безуспешно пытавшееся занять на североамериканском рынке нишу «среднедорогих» автомобилей.

Запуск марки Edsel — один из крупнейших провалов в истории автомобилестроения, считающийся одним из классических примеров маркетинговой ошибки. В Соединённых Штатах слово «Эдсел» стало нарицательным и совершенно однозначно ассоциируется с полным провалом.

Edsel, задуманный как самостоятельное подразделение компании Ford (наравне с Mercury и Lincoln), имел в производственной программе полный модельный ряд из четырёх моделей (Citation, Corsair, Pacer, Ranger, — плюс универсалы Villager и Bermuda) с полноценным для тех лет выбором типов кузовов; пятая модель, точнее, полный модельный ряд «компактных» автомобилей Edsel Comet, так и не была запущена в серию как Edsel, но уже после ликвидации этого подразделения реализовывалась и обслуживалась через дилерскую сеть Mercury как просто Comet, не неся обозначения принадлежности к какой-либо марке, и пользовалась большой популярностью (в первый же год было продано больше автомобилей этой модели, чем «Эдселов» за все три года их производства в целом).

Вопреки расхожему заблуждению, автомобили Edsel не несли символики Ford — то есть, обозначалась как просто Edsel, наравне с существовавшими в то время такими же формально самостоятельными подразделениями Ford Motor Company — Mercury, Lincoln и Continental, а ни в коем случае не как Ford Edsel.

История марки и причины её провала

Для того, чтобы разобраться в причинах появления «Эдсела» на свет, его громкого провала и быстрого забвения, необходимо понять, что представлял собой североамериканский рынок легковых автомобилей на момент начала работ по проекту «E» — в начале-середине пятидесятых годов прошлого века.

Господствующей силой на нём в послевоенные годы окончательно стала так называемая «Большая Тройка» — General Motors (первое место по продажам), Ford Motor Company (второе) и Chrysler Corporation (третье). Маркетологи этих компаний подходили к целевому рынку примерно единообразно, разделяя его на три ценовых сегмента: бюджетный (low-price field), средней ценовой категории (medium-price field) и люксовый (luxury field).

Первый сегмент был представлен такими «народными» марками, как Chevrolet, Ford и Plymouth. Производство дешёвых автомобилей было сравнительно малодоходным, так как высокое конкурентное давление в их секторе рынка вынуждало производителей и дилеров постоянно снижать розничные цены, ограничивая норму прибыли, однако они играли важную роль в привлечении покупателей в автосалоны.

К сегменту среднедорогих автомобилей относились такие марки, как Dodge, Pontiac, Oldsmobile, Buick, Mercury и DeSoto. Эти автомобили в условиях постоянного экономического роста первого послевоенного десятилетия приносили своим компаниям львиную долю прибыли; очень часто более дешёвые марки служили для приманивания покупателей к более дорогим и лучше укомплектованным моделям — например, покупатель приходил в дилерское представительство Plymouth—Dodge, привлечённый низкой ценой «Плимутов», а уезжал оттуда уже на лучше укомплектованном, хотя и более дорогом, «Додже»; или покупал «Плимут» в качестве первого автомобиля, а через пару лет вместо него приобретал в трейд-ин уже более престижный, лучше укомплектованный и ненамного более дорогой «Додж».

Люксовый сегмент был представлен такими марками, как Cadillac, Lincoln, Chrysler и Imperial. Эти автомобили выпускались в сравнительно небольших количествах, их продажи никогда не были массовыми и по сути они играли для своих компаний «имиджевую» роль.

Ценовые диапазоны для каждой из марок были вполне чётко определены: то есть, не было, скажем, «бюджетных» «Бюиков» или «малолитражных» «Кадиллаков» — эти ниши были заняты другими автомобилями, выпускавшимися под специально для этого созданными марками, а те же «Бюики» и «Кадиллаки» были строго ограничены своей рыночной нишей и своим кругом покупателей с соответствующими запросами и финансовыми возможностями.

Также в то время, на волне постоянного экономического роста, маркетологи автомобилестроительных компаний использовали модель поведения покупателя, предполагавшую, что по мере своего карьерного роста человек начинает приобретать всё более дорогие и престижные автомобили («лестница Слоана»). В соответствии с этим представлением строился и модельный ряд корпорации, который старались поделить на цепочку стоящих на одну ступеньку выше или ниже друг относительно друга брендов. Наиболее жёстко придерживались этих представлений маркетологи General Motors, модельный ряд которой был выстроен в полном соответствии с принципом «лестницы» — от дешёвого «Шевроле» до роскошного «Кадиллака», с промежуточными «ступенями», идущими на примерно равном расстоянии друг между другом в плане оборудования, престижа и цены. Считалось, что, например, начав с «Шевроле», в следующий раз тот же человек купит в трейд-ин «Понтиак», затем — «Олдсмобил», «Бюик», и так далее. Собранная в этот период маркетинговая информация казалось бы подтверждала эту теорию, но на более длительной перспективе оказалось, что дело обстоит несколько иначе: хотя определённая группа покупателей, сделавших быструю и успешную карьеру, действительно действовали примерно в рамках этой закономерности, основная масса приобретавших новые автомобили скорее придерживалась принципа верности определённому бренду (brand loyalty), соответствующему их уровню дохода и амбиций; то есть, купив сегодня новый «Шевроле», через год или несколько лет тот же человек приходил за «Шевроле» следующей модели.

Так или иначе, именно в середине 50-х годов корпоративный менеджмент компании «Форд», в состав которой в то время, наряду с собственно «Фордом», входили подразделения Mercury и Lincoln, оказался всерьёз обеспокоен тем фактом, что модельный ряд компании включал лишь одну марку средней ценовой категории — Mercury, против трёх у GM и двух у «Крайслера». В результате между дешёвыми «Фордами» и среднедорогими «Меркури», а также — между теми же «Меркури» и роскошными «Линкольнами», оставались вакантные рыночные ниши. Причём созданы они были не столько реальной разницей в цене между автомобилями этих брендов — различные модели «Меркури» были всё же достаточно равномерно распределены в обширном промежутке между «Фордом» и «Линкольном» — сколько «психологическими барьерами» между покупателями автомобилей различных ценовых категорий, в те годы однозначно привязанных к бренду автомобиля и его сложившемуся имиджу. В результате покупатель, ранее владевший «Фордом», а теперь могущий позволить себе что-то большее, мог посчитать, что «Меркури» для него будет слишком дорог или, попросту говоря, слишком «крут» — и, как результат, приобрести в салоне конкурентов менее претенциозные «Додж» или «Понтиак». То же самое происходило и с покупателями, смотревшими в сторону чего-то более шикарного, чем их «Меркури», но всё же посчитавшими «Линкольн» излишне роскошным или не подходящим им по социальному статусу — привлекательными предложениями для них оказывались принадлежавшие конкурентам «Форда» марки «Бюик» или «Крайслер». «Форду» же предложить в этих сегментах было по сути нечего — не по цене, а именно по уровню престижности. В условиях рынка, на котором степень престижности автомобиля была теснейшим образом связана с брендом, под которым он был выпущен, это рассматривалось как огромное упущение.

Результатом этих опасений стал разработанный в середине 1950-х годов план структурной перестройки всех подразделений компании. В 1956 году из состава «Линкольна» было выделено самостоятельное подразделение Continental, занявшее место наверху корпоративного модельного ряда, наравне с топовыми моделями конкурентных Imperial и Cadillac — самому же «Линкольну» предстояло защищать честь компании в верхнем-среднем ценовом диапазоне, конкурируя главным образом с «Бюиками» и «Крайслерами». «Меркури» оставался ровно посередине модельного ряда, напрямую конкурируя с «Де Сото» и «Олдсмобилями». Промежуток же между «Меркури» и «Фордом», соответствующий по уровню «Доджу» и «Понтиаку», предстояло «заткнуть» автомобилям ещё одного нового подразделения — им и стал злосчастный «Эдсел». Это должна была быть не просто новая марка автомобилей — было запланировано целое новое подразделение корпорации, со своим модельным рядом, своей дилерской сетью, своим менеджментом и даже своими заводами. Именно это обусловило колоссальный уровень затрат уже на самых ранних стадиях работы над проектом, получившим название E-Car — изначально от experimental — «экспериментальный».

Разработка E-Car началась в 1955 году. Параллельно с инженерными и дизайнерскими решались вопросы позиционирования и маркетинга. «Форд» обратился в рекламное агентство Foote, Cone & Belding, сотрудники которого вскоре выдали список из 6 тысяч вариантов названия будущего автомобиля, делая упор на лёгкость и, при этом, звучность. Название автомобиля должно было состоять из двух слогов, легко читаться простым обывателем и при этом быть звучным для радио- и телерекламы. Впоследствии маркетологи самого «Форда» отобрали из этих тысяч имён десять наиболее, на их взгляд, подходящих. Тем не менее, ни одно из них использовано не было, вместо чего в качестве названия и автомобиля, и самого нового подразделения было избрано имя Эдсела Форда — рано умершего сына Генри Форда, руководившего компанией в довоенные годы, что было сделано даже вопреки воли самой семьи Фордов, — совет директоров принял решение в отсутствие сына Эдсела, Генри Форда II, который, по собственному признанию, не желал «видеть имя своего отца вращающимся на колёсных колпаках автомобилей по всей стране». Впрочем, именно им к тому времени было проведено акционирование некогда семейного бизнеса клана Фордов, так что никаких реальных рычагов воздействия на ситуацию он уже не имел. Несмотря на использование методов маркетинга на начальном этапе создания новой линейки моделей, финальные предсерийные варианты «Эдсела» создавались в обстановке полной секретности, без каких либо исследований мнения публики или даже будущих дилеров.

• 1958 Corsair Daten.jpg

  1958 Edsel Corsair

• 58 edsel pacer.jpg

  1958 Edsel Pacer

• EDSEL.JPG

  1958 Edsel Ranger

• Edsel Ranger Sedan 1958 back.JPG

  Оформление задней части;

• EdselRanger-interior.jpg

  1958 Edsel — салон с «купольным» спидометром и кнопками переключения передач в неподвижной ступице рулевого колеса;

После окончания трёхлетнего цикла разработки, к 1958 модельному году, подразделение «Эдсел» получило полный модельный ряд полноразмерных легковых и грузопассажирских автомобилей, с практически всеми возможными в те годы вариантами кузовов и комплектаций. Считавшиеся по стандартам своих лет относительно небольшими Edsel Ranger и Pacer использовали общую рамную платформу с «Фордами» и имели колёсную базу в 118" — почти 3 метра. Таким образом, даже они были, по современным меркам, огромны — между осями их колёс могла бы практически целиком уместиться современная микролитражка вроде Peugeot 107 или Daewoo Matiz. Эти автомобили, стоявшие в самом начале модельного ряда нового подразделения, снабжались только восьмицилиндровыми двигателями модели E-400, рабочим объёмом в 361 дюйм³ (без малого 6 литров) и мощностью 303 л.с.. Более крупные же Edsel Corsair и Citation имели общую платформу с автомобилями Mercury, базу в 124" (3150 мм) и снабжались моторами мощностью 345 л.с. при рабочем объёме в 410 дюйм³ (6,7 л). Обе модели предлагались в вариантах кузовов: двух- или четырёхдверный седан и двух- или четырёхдверный хардтоп. Правда, универсалы Villager и Bermuda в целях экономии оба были построены на «короткой» платформе «Фордов» с базой в 116" (2950 мм), однако и они оснащались только V8, всё той же модели Е-400. На моделях Corsair и Citation автоматическая трансмиссия была стандартным оборудованием, а на более дешёвых — предлагалась за отдельную доплату. Тем не менее, абсолютное большинство «Эдселов» модели 1958 года вне зависимости от модели были снабжены автоматическими трансмиссиями, так как большая часть автомобилей, в особенности из первых производственных партий, уходила со сборочных заводов в наивысших возможных вариантах комплектации — маркетологи «Эдсела» намеревались таким образом показать потребителю высокий класс нового автомобиля, его современность и техническое совершенство. Кроме того, шасси автомобиля также было несколько более совершенным, чем у серийных «Фордов» и «Меркури», в частности, даже на более дорогих «Меркури» предлагавшиеся лишь за доплату «самоподводящиеся» тормоза, не требующие регулировки в процессе эксплуатации, имелись на «Эдселах» уже в стандартной комплектации.

Таким образом, с чисто технической точки зрения «Эдсел» определённо был далеко не худшим автомобилем своего времени, — крупным, мощным, комфортабельным и соответствующим последним достижениям тогдашнего автомобилестроения.

Что касается дизайна, то силовой каркас кузова «Эдселы» как «младшей», так и «старшей» серий унаследовали от своих предков — «Фордов» или «Меркури» 1958 модельного года соответственно. Сложная пластика кузовных панелей, обилие блестящего декора, огромные панорамные лобовое и заднее стёкла — всё это в полной мере соответствовало представлениям тогдашних американцев о том, как должен выглядеть «настоящий автомобиль». Правда, «Эдселы» были лишены ультрамодных в то время хвостовых плавников, но их место занимали «гребешки» (scallops) — продолговатые выштамповки на задних крыльях и (у седанов) дверях, охваченные петлеобразным блестящим молдингом и выделенные контрастным цветом. Тем не менее, в дизайне «Эдселов», в целом вполне стандартном для своего времени, были спорные элементы, которые многим не пришлись по душе — особенные нарекания вызывала непривычная вертикальная овальная решётка радиатора, наиболее цензурные из прозвищ которой — «хомут» и «сидение унитаза». Злые языки говорили, что автомобиль выглядел как «„Понтиак“, проглотивший лимон» и даже сравнивали двойную хромированную окантовку решётки с женским половым органом. На [s.hswstatic.com/gif/1950s-and-1960s-edsel-concept-cars-1.jpg первых эскизных проектах] будущего автомобиля его передок украшал достаточно небольшой вертикальный щиток с узкой прорезью, отдалённо напоминающий воздухозаборник реактивного истребителя, однако команда инженеров опасалась перегрева двигателя из-за недостаточной подачи воздуха в радиатор, результатом чего стала постепенное скатывание в сторону будущего «сидения унитаза». Не понравились покупателям и такие особенности «Эдсела» модели 1958 года, как купольный спидометр, затруднявший считывание показаний, переключение режимов работы АКПП кнопками, расположенными на ступице рулевого колеса (там, где обычно располагалась кнопка звукового сигнала), и указатели поворотов на универсалах, которые имели вид стрелок, направленных к середине автомобиля, и поэтому при плохой видимости создавали ложное впечатление о намерениях водителя, подающего сигнал о повороте.

Качество сборки также оказалось не на высоте, что выяснилось уже незадолго до премьеры автомобиля. Дело в том, что на практике производство «Эдселов» в целях экономии средств никогда не было сконцентировано на одном заводе, занятом производством автомобилей только этой марки и имевшем специально обученный для этого персонал, как то было задумано изначально. Вместо этого выпуск модели 1958 года был «временно» распределён по различным заводам, параллельно собиравшим модели «Форд» и «Меркури» — в дополнение к уже имевшимся заказам. Это привело к большой путанице на производственных линиях и, в сочетании с недостатком контроля качества, в конечном итоге — к невысокому качеству сборки. Многие «Эдселы» покидали завод в полусобранном виде, с недостающими запчастями в багажниках и инструкциями по их установке для механиков дилерских центров, с криво установленными кузовными деталями, плохо выбранными зазорами, некачественной окраской и плохо закреплённой отделкой. В принципе, такие дефекты на вновь осваиваемых в производстве моделях не были редкостью в американской автомобильной промышленности 1950-х — начала 1970-х годов, с характерными для неё катастрофически быстрыми темпами обновления модельного ряда: в условиях ежегодного рестайлинга автомобилей нередко первые производственные серии начинающегося модельного года попадали к дилерам частично без установленной отделки или частично с отделкой предыдущего модельного года, и эти дефекты им приходилось исправлять своими силами. Однако применительно к совершенно новой марке, имидж которой только начинал складываться, это имело трагические последствия. Низкое качество сборки не добавляло автомобилям ни популярности, ни авторитета в глазах дилеров, их механиков и рядового потребителя. После шквала обращений по гарантийным случаям, механики стали расшифровывать слово Edsel не иначе как — Every Day Something Else Leaks («каждый день — новая течь»).

Так или иначе, премьера нового автомобиля прошла, как и было назначено, 4 сентября 1957 года — день, объявленный «Днём Эдсела» — E-Day. К этому времени уже были заключены договоры с дилерскими представительствами новой марки, готовыми к началу продаж, заказано сырьё для запланированных объёмов производства и был развёрнут выпуск запасных частей. Запуск автомобиля сопровождался мощной рекламной кампанией, причём для «подогрева» интереса к нему на рекламных материалах «Эдсел» изображался либо накрытым чехлом из ткани, либо в сильно искажённом, как бы при разглядывании через очень сильную линзу, виде, либо смазанным, как на фотоснимке машины, несущейся на полной скорости по хайвэю. Таким образом, до премьеры публика не имела чёткого представления о внешнем виде и других особенностях автомобилей новой марки, зато благодаря созданной вокруг неё атмосфере секретности имела крайне завышенные ожидания: рекламные материалы обещали революционно новый «автомобиль будущего», не похожий ни на какой другой (never before a car like it), и при этом удовлетворяющий любому, даже самому взыскательному вкусу. В рекламной кампании были задействованы последние новинки индустрии, включая радио- и телепередачи, игрушечные масштабные модели, раздававшиеся в крупных торговых центрах, был снят демонстрационный фильм и даже поставлен мюзикл.

В «День „Эдсела“» почти 2,5 миллиона американцев пришло посмотреть на новый автомобиль в шоурумы автосалонов. В тот же день было продано более 4 тысяч автомобилей, что было воспринято как хороший сигнал. Тем не менее, уже в течение недели после премьеры продажи резко упали, что недвусмысленно сигнализировало о том, что старт марки «Эдсел» по сути «провалился».

У провала была объективная причина — если в середине пятидесятых, когда была начата разработка «Эдселов», экономика США была на подъёме и продажи автомобилей росли, то в конце 1957 года начался очередной экономический спад (так называемая «рецессия Эйзенхауэра»), с неизбежным сокращением продаж автомобилей, в особенности в представленном моделями Edsel «среднедорогом» сегменте. В 1958 модельном году продажи новых автомобилей в целом по США упали на 31 % по сравнению с 1957 годом. В таких обстоятельствах даже давно существующие, хорошо известные покупателям производители этого сегмента испытывали трудности со сбытом продукции — что уж говорить о только что выведенном на рынок «Эдселе». Популярной новинкой американского рынка в те годы стали недорогие, компактные, экономичные, лёгкие в управлении модели: либо европейский импорт, в том числе — продукция европейских филиалов американских компаний (Opel, Vauxhall и немецкий филиал Ford), либо продукция небольших, по американским меркам, местных фирм — Nash, Rambler, Studebaker. Edsel же разочаровал потребителей — они получили просто «ещё одну» марку обычных полноразмерных американских автомобилей, возможно не хуже, но и не лучше других. Заведомо завышенные из-за слишком рано начатой и чрезмерно активной рекламной кампании ожидания потенциальных покупателей были обмануты.

Хуже того: большая часть «Эдселов» первых производственных серий принадлежала к хорошо укомплектованным моделям, да и сравнительно доступные Ranger и Pacer приходили к дилерам в основном в наиболее высоких — и дорогих — вариантах комплектации. И происходило это в самом начале модельного года, в то время, когда у дилеров всё ещё оставались существенные запасы нераспроданных автомобилей предыдущего модельного года, которые распродавались с огромными скидками. Впрочем, даже новые автомобили 1958 модельного года других производителей, включая фордовский «Меркури», зачастую при близком уровне отделки и комплектации стоили дешевле, чем поставлявшиеся дилерам «упакованные» варианты «Эдселов». Естественно, покупатели в большинстве своём делали выбор в пользу автомобилей привычных марок.

Таким образом, одна из основных причин провала «Эдсела» — маркетинговая ошибка: неудачное время, выбранное для премьеры автомобиля, и неверное, размытое позиционирование Edsel в узкой нише между низшим (представленном моделями Ford) и средним (занимаемом автомобилями Mercury) сегментами рынка.

Модельный ряд Ford Motor Company в 1958 году.
FORD	EDSEL	MERCURY	LINCOLN
			Continental $4 802-$4 927
			Capri $4 803-$4 951
			Premiere $4 334-$4 798
		Park Lane $4 280-$4 405
	Citation $3 500-$3 766	Montclair $3 236-$3 597
	Corsair $3 311-$3 390
	Pacer $2 700-$2 993	Monterey $2 652-$3 081
Fairlane 500 $2 410-$3 138	Ranger $2 484-$2 643	Medalist $2 547-$2 617
Fairlane $2 196-$3 407
Custom 300 $1 977-$2 119

Из таблицы видно, что ценники на Edsel Pacer и Edsel Corsair были выше, чем на модели Mercury сравнимой комплектации, при меньшей престижности бренда и худшем уровне отделки. При этом другие модели Edsel стоили уже дешевле аналогичных Mercury. Таким образом, вместо изначально планировавшегося для него места, промежуточного по престижности между «Фордом» и «Меркури», в действительности «Эдсел» не имел чётко очерченной позиции в производственной программе Ford Motor Company, создавая внутреннюю конкуренцию другим подразделениям компании и не давая покупателю ясного понимания того, что же он, в конце концов, покупает: более дорогой «Форд», более дешёвый «Меркури», или нечто среднее по престижности между ними.

В сочетании с уже упомянутыми ошибками в маркетинге и дизайне, а также изначально не очень высоким качеством изготовления ввиду неразберихи на производстве, этого оказалось достаточно для громкого провала модели 1958 года.

Уже в конце сентября, чувствуя неладное, руководство концерна решило предпринять вторую маркетинговую атаку на покупателей, в этот раз уже с фокусом на более доступные варианты «Эдселов». Апофеозом новой рекламной кампании стало «Edsel Show» — музыкальное варьете, начинённое огромным количеством «продакт-плейсмент», в котором принимали участие звёзды масштаба Френка Синатры и Луи Армстронга. Оно было показано в прямом эфире 13 октября 1957 года, а позднее — в записи — на Атлантическом побережье США. Тем не менее, из 53 миллионов американцев, посмотревших шоу, утром следующего дня лишь мизерная часть отправилась к ближайшему дилеру «Эдсела». Эффект от одной из самых масштабных рекламных акций в истории оказался практически нулевым.

По итогам 1958 модельного года, длившегося с 4 сентября 1957 по осень 1958 календарного, было продано 63 110 «Эдселов» — неплохая цифра, но более чем втрое ниже порога рентабельности предприятия, составлявшего по минимальным оценкам 200 тысяч экземпляров.

• '59 Edsel Corsair Coupe.jpg

  1959 Edsel Corsair

• Edsel Ranger 2door Hardtop side.jpg
• Edsel Ranger 2door Hardtop front.jpg

  1959 Edsel Ranger

• Edsel Ranger 2door Hardtop tail.jpg
• Edsel Villager 1959 2.JPG

  1959 Edsel Villager

• Edsel Ranger 4-door sedan.jpg

  1960 Edsel Ranger 4dr Sedan

• Edsel convertible 1960.jpg

  1960 Edsel Ranger

Что касается последующих моделей «Эдселов», то, обеспокоенный высокими и не окупающимися затратами, вице-президент корпорации Роберт Макнамара (впоследствии ставший министром обороны США) значительно урезал финансирование на их разработку, из-за чего модельный ряд 1959 года стал в два раза у́же — все модели «переехали» на более короткую платформу серийных «Фордов» и получили единую колёсную базу вместо двух её вариантов у моделей 1958 года. Кроме того, был значительно урезан модельный ряд универсалов за счёт двухдверных моделей и Bermuda с фальшь-деревянной отделкой, а наряду с единственной оставшейся 6-литровой «восьмёркой» стал доступен более экономичный шестицилиндровый двигатель. Внешность автомобиля была существенно переработана, став более современной. Вертикальная тема решётки радиатора была сохранена, но место «сидения унитаза» занял намного более скромный и элегантный щиток. Были убраны и такие одиозные детали оборудования салона, как купольный спидометр и переключатель передач на ступице рулевого колеса.

Но было уже поздно — продажи 1959 модельного года оказались ещё на треть хуже, чем в 1958. Директор Mercury Edsel Lincoln Division Джеймс Нэнци подал в отставку. Даже весьма привлекательные внешне модели 1960 года, предлагавшиеся в виде единственного варианта Ranger (плюс универсал) и по сути бывшие кузовами серийных «Фордов» со слегка изменённой отделкой, расходились очень плохо — было продано всего 2,5 тысячи до полного прекращения производства, произошедшего уже в ноябре 1959 календарного года. Общий выпуск всех моделей «Эдсел» составил 110 847 автомобилей.

В наибольшей степени ожиданиям покупателей тех лет соответствовала бы запланированная к производству с 1960 модельного года так называемая «компактная» модель Edsel Comet, которая при лишь немного уменьшенных габаритах пассажирского салона была намного компактнее, экономичнее и легче в управлении по сравнению с обычными американскими автомобилями тех лет. Однако весной 1960 года, незадолго до начала производства, она была окончательно выведена из модельного ряда «Эдсела», — это означало, что второго шанса этому имени дано уже не будет, — и впоследствии продавалась уже как часть линейки моделей «Меркури», хотя и без явного указания марки, пользуясь при этом весьма большим успехом на фоне характерного для того периода общего повышения интереса к «компактным» автомобилям. В первый же год было продано больше автомобилей этой модели, чем «Эдселов» за все три года их производства в целом. Позднее она была уже официально обозначена Mercury Comet. Смогла ли бы модель Comet спасти марку «Эдсел», будь она выпущена под этим брендом — дискутивный вопрос и по сей день.

Общие финансовые потери «Форда» от проекта «Эдсел» составили, по разным оценкам, от $250 000 000 до $350 000 000, что примерно соответствует сегодняшним $2 000 000 000. Впрочем, компания достаточно быстро от них оправилась. Имя «Эдсел» быстро стало частью американского фольклора и ассоциируется с полным и абсолютным провалом. став таким образом нарицательным. Его провал показал как наличие огромного количества нерешённых проблем в американском автомобилестроении как отрасли, — впоследствии, уже в начале 60-х годов эта тема была развита в знаменитой книге Ральфа Нейдера, — так и ограниченность возможностей маркетинговых технологий, как в области анализа рынка и планирования продукта, так и в области его продвижения.

Сейчас в мире осталось около 6000 автомобилей Edsel. В наши дни автомобили этой марки пользуются популярностью у коллекционеров. Цены на сохранившиеся экземпляры колеблются в значительной степени в зависимости от типа кузова (наиболее дёшевы седаны, наиболее дороги открытые модели) и степени сохранности.

В кино

• В фильме «Машина-убийца» главная героиня передвигается на тёмно-зелёном Edsel Corsair 1958 года.
• В фильме «Блэктоп» можно видеть красный Edsel Ranger 1959 года.
• В фильме «Подержанные автомобили» Edsel Pacer 1958 года вместе телом Люка Фукса врезается в трансформаторную будку и взрывается.

См. также

• Ford Motor Company

Отрывок, характеризующий Edsel

Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.