Тацуми, Ёсихиро

Ёсихиро Тацуми
Рождение	30 июня 1935(1935-06-30)
Место рождения	Осака, Япония
Смерть	7 марта 2015(2015-03-07) (79 лет)
Место смерти	Токио, Япония
Направление	мангака
Известные работы	Gekiga Hyouryuu Good-Bye
Награды	Культурная премия Осаму Тэдзуки
[www.don-tatsumi.com/ Официальный сайт]

Ёсихиро Тацуми (яп. 辰巳 ヨシヒロ Тацуми Ёсихиро, ромадзи: Tatsumi Yoshihiro); 30 июня 1935 — 7 марта 2015) — мангака, известный как автор манги для взрослых и создатель термина «гэкига», оказавший влияние на целое поколение японских авторов. Он завоевал награду Ассоциации японских аниматоров в 1972 году и несколько премий международных фестивалей, в частности, Festival International de la Bande Dessinée d'Angoulême (2005), Comic-Con (2006), Eisner Award (2010). В своих произведениях Тацуми поднимает темы изоляции, самоидентификации человека, проблемы рабочего класса и людей из социальных низов.

Наиболее известна двухтомная автобиографическая манга Gekiga Hyouryuu, изданная в 2008 году. Она была опубликована издательством Seirinkogeisha в двух томах: Gekiga Hyouryuu Jouge (яп. 劇画漂流 上巻) и Gekiga Hyouryuu Gekan (яп. 劇画漂流 下巻). В этой работе Тацуми повествует о собственном детстве и карьерном росте в 1945—1960 годах. Она получила множество наград, включая Культурную премию Осаму Тэдзуки (2009).

Биография

Тацуми родился в Осаке в бедной семье, в которой, кроме него, было трое детей. Он с юных лет рисовал комиксы, отправляя их на различные конкурсы. Поступил в Киотский художественный университет, который был вынужден бросить по финансовым обстоятельствам. В средней школе и старших классах он рисовал ёнкомы на открытках и отправлял в издательства по всему городу. Однажды, когда Тацуми был в 9 классе, к нему пришел репортёр из газеты, желавшей опубликовать о нём статью. Тацуми упомянул, что восхищается мангакой Осаму Тэдзукой, тогда репортёр предложил их познакомить. Это событие отражено в Gekiga Hyouryuu.

Однако Тацуми не следовал эстетическим принципам, заложенным Осаму Тэдзукой, согласно которым манга была ориентирована, в основном, на детскую аудиторию и имела ограниченную эмоциональную и интеллектуальную палитру. Вместе с группой авторов в конце 1950-х годов он начал рисовать так называемую «гэкигу» — мрачные, более реалистичные комиксы, зачастую изобилующие сценами насилия. Его вдохновляло реалистичное американское и японское кино. В интервью автор рассказывал, что хотел отразить печаль и злость, поселившуюся в людях в нищее послевоенное время: «Япония становилась богатой страной, но для людей вокруг меня ничего не менялось. Нечестность политиков и общая политическая ситуация в мире, — что бы ни происходило, никаких изменений не было». Тацуми поясняет, что хотел выразить протест против такого мира. В 1958 году Ёсихиро Тацуми, Такао Сайто, Сато Масаки, Исикава Фумиясу, Синдзи Нагасима и ряд других художников отправили Тэдзуке письмо с приглашением в «Студию гэкиги» (яп. 劇画工房 гэкига ко:бо) и предложением поддержать новое движение. Тэдзука, однако, называл гэкигу «антимангой» и относился к ней резко отрицательно, хотя впоследствии сам стал рисовать в похожем стиле, попав под влияние популярного течения.

Долгое время работы Тацуми не пользовались популярностью, поэтому напечатать очередную мангу в журнале было достаточно трудно. Кроме того, он не мог содержать достаточное количество ассистентов, необходимых для плодотворной работы. В конечном итоге, Тацуми их вообще уволил и с тех пор работал самостоятельно.

Идеи для манги автор заимствует из новостей, смотрит телевизор, выбирая что-то интересное, из чего может впоследствии получиться хорошая история: «Идеи просто остаются в моей голове, и я создаю из них новые истории». Он добавляет: «Я стараюсь написать обо всем, что происходит в Японии».

Умер 7 марта 2015 года в Токио.

Манга

Тематика

Персонажами Ёсихиро Тацуми становятся фотограф, вызвавший широкий общественный резонанс; выходящий на пенсию саларимен, не способный заполнить пустоту в своей жизни и всеми игнорируемый; проститутка, которая зарабатывает в оккупационном лагере американских войск в период после Второй мировой войны; молодой трансвестит; мужчина, страдающий от проблем с потенцией; безработный инвалид; автомеханик, одержимый популярной телевизионной ведущей; донор спермы; подающий надежды молодой писатель. В одной из историй, нарисованной Тацуми для японского журнала Playboy, упоминается атомная бомбардировка Хиросимы.

В однотомной Kuroi Fubuki (яп. 黒い吹雪 Black Blizzard, 1956), первой крупной работе Тацуми и одном из первых произведений в стиле гэкиги, рассказывается история молодого пианиста, который осуждён за убийство. В поезде, транспортирующем преступников в тюрьму, главного героя наручниками приковывают к другому преступнику. Воспользовавшись тем, что снежная лавина обрушилась на поезд, они сбегают и прячутся в горах.

На западе (в США, Италии, Франции) ранняя манга Тацуми издавалась сериями: The Push Man and Other Stories включает шестнадцать коротких работ Тацуми, созданных в 1969 году. Главными действующими лицами являются горожане, выходцы из рабочего класса, мучимые одиночеством, чувством отверженности, бедностью и мизантропией. Abandon the Old in Tokyo (яп. 東京うばすて山) со вступительным словом Кодзи Судзуки содержит восемь небольших работ, нарисованных в 1970-м году. Девять короткий историй, созданных автором между 1971 и 1972 годом, были изданы единым томом под названием Good-Bye.

Bukkyou Comics

Современный исследователь буддизма и писатель Хиро Сатия выпустил большое количество манги, в популярной форме представляющей историю и учение буддизма. Его крупнейшая серия манги называется «Буддистские комиксы Хиро Сатии» (яп. ひろさちやの仏教コミックス Hiro Sachiya no bukkyou comics).

Тацуми нарисовал следующую мангу по сценарию Сатии:

• Shugendo no hanashi / 修験道のはなし (1990)
• Daruma daishi zen o tsutae tasou / ダルマ大師禅を伝えた僧 (1991)
• Dainichinyorai uchuu no hotoke / 大日如来宇宙のほとけ (1992)
• Mikkyo no hanashi / 密教のはなし (1994)
• Saichou no shougai / 最澄の生涯 (1994)
• Eisai no shougai / 栄西の生涯 (1995)
• Kukai no uchu / 空海の宇宙 (1996)
• Kangiten aiyoku no kami / 歓喜天愛欲の神 (1997)
• Manga bukkyou gojiten / まんが仏教語辞典 (1997)

Список работ

Gekiga daigaku / 劇画大学 (1968) / 人喰魚 (1970) Antadareya? / あんた誰や? (1971) Gunshuu no buruusu / 群集のブルース (1971) Jinsei nasubi / 人生なすび (1971) Nagai nagai natsu / 長い長い夏 (1971) Otoko ichi hatsu / 男一発 (1972) Zenimesu 1—3 / 銭牝 1 - 3 (1975) Benisuri daisharin shoubu / 紅摺大車輪勝負 (1975) Torisou / 鳥葬 (1976) Koppu no naka no taiyou / コップの中の太陽 (1976) Kodomo ma yoi manga ichi nensei / こどもじま よいまんが一年生 (1976) Goenaki mokugekisha / 声なき目撃者 (1976) Toruko yarou / トルコ野郎 (1978)

Teppen oreiji 1—2 / てっぺん○次 1 - 2 (1978) Kenshou ookami 1—3 / 懸賞狼 1 - 3 (1980) Jigoku no gundan 1—6 / 地獄の軍団 1 - 6 (1982) SF modoki / SFもどき (1983) Manga de wakaru kaigai ryokou toraberu toraburu / まんがでわかる海外旅行トラベル・トラブル (1989) Kawaita kisetsu 1—2 / 乾いた季節 1 - 2 (1990) Saishin! Manga de wakaru keihou / 最新!まんがでわかる刑法 (1994) Daihakken / 大発見 (2002) Daihakkutsu / 大発掘 (2003) Gekiga hyouryuu jouge / 劇画漂流 上下 (2008) Gekiga hyouryuu gekan / 劇画漂流 下巻 (2008) Gekiga yoseshiba hama / 劇画寄席 芝浜 (2009) Gekiga kurashi / 劇画暮らし] (2010)

Ссылки

• [www.animenewsnetwork.com/encyclopedia/people.php?id=47124 Тацуми, Ёсихиро] (англ.) в энциклопедии персоналий сайта Anime News Network

Отрывок, характеризующий Тацуми, Ёсихиро

– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.