Агеев, Фахрель-Ислам Невмятуллович

Фахре́ль-Исла́м Невмятуллович Аге́ев (тат. Fəxrelislam Niğmatulla uğlı Agiev, Фахрелислам Нигматулла улы Агиев; 1887—1938) — первый профессиональный татарский детский писатель. Родился в деревне Тенишево Краснослободского уезда Пензенской губернии (в настоящее время деревня Татарское Тенишево Атюрьевского района Мордовии).

Биография

Получив начальное образование в старометодной деревенской школе, поступает в медресе, откуда, не желая подвергаться часто практиковавшимся физическим наказаниям, скоро уходит. В 14 лет нанимается работником к купцу и уезжает на Дальний Восток, где проходит тяжёлую школу труда.

В 1905 в Харбине учитель Буткевич увлекает Агеева идеей освобождения рабочего класса. Агеев принимает участие в подпольных собраниях рабочих-железнодорожников КВЖД, в профессиональном движении и организует забастовку среди своих товарищей, за что увольняется администрацией.

В 1906 Агеев приезжает в Казань, где сдаёт экзамен за курс среднего учебного заведения. С 1907 печатает свои статьи в газете «Эхбар», «Эль Ислах», «Кояш», в журналах «Мектеб», «Анг».

В 1912 издаёт детский журнал «Ак-йул», который положил начало детской художественной литературе на татарском языке. Как по своему содержанию, так и по изяществу издания журнал этот создаёт Агееву большую популярность в татарском мире. За Агеевым признается авторитет незаурядного знатока психологии детей. Написанные с большим художественным чутьём рассказы, помещённые в «Ак-йуле», читались детьми с большой любовью.

Наиболее известным произведением Агеева в послеоктябрьский период является его поэма «Бокре айак тавок» (Кривоногая курица), в которой автор в доступной и занимательной для детей форме рассказов из животного мира изображает борьбу между «классами».

Помимо своей многолетней литературной работы Агеев заслуживает внимания и как общественный работник. Педагог с 1908 по 1915 включительно, Агеев в 1915, по распоряжению казанского губернатора, устраняется из школы за политическую неблагонадёжность.

С 1917 по 1922 работал в родной Усть-Рахманской волости в качестве председателя волостного комитета бедноты, до ликвидации комбедов, после чего был неизменным делегатом на уездных съездах советов, одним из организаторов издающейся в Пензе газеты «Сабанче» (Крестьянин).

Агеев также возглавлял организационно-педагогическую работу среди татар Пензенской губернии (Пензенской области), будучи заведующим тюркского отдела и председателем губернского Совнацмена. Позже работал в Москве, являясь методистом-инспектором Наркомпроса РСФСР, одним из активных организаторов татарского кооперативного издательства «Нашрият», секретарём татарской секции Центрального издательства народов СССР, и ответственным руководителем Центрального татарского драматического передвижного театра в Москве.

Репрессирован в 1938 году.

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Ссылки

• [lists.memo.ru/d1/f172.htm Реабилитирован 18 августа 1960 г.]

Отрывок, характеризующий Агеев, Фахрель-Ислам Невмятуллович

– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.