Джахилия

Джахили́я (араб. جاهلية‎) — в исламе обозначение первобытной грубости и невежества, предшествующей принятию ислама. В широком смысле — аналог «естественного состояния»: беззаконие и жестокость.

Этимология

В арабско-русском словаре Харлампия Баранова приводятся следующие значения слова араб. جاهلية‎ : 1) невежество; 2) язычество; араб. الجاهلية‎ или араб. الجهلاء‎ доисламская эпоха.

Религия

До возникновения ислама на Аравийском полуострове существовали общины иудеев, христиан и язычников, представителями которых были главным образом местные арабские племена. Изначально жители аравийского полуострова были преимущественно политеистами, поклонялись духам предков, исповедовали астральные культы, существовал фетишизм (поклонение деревьям, скалам, камням), тотемизм. Чёрный Камень Кааба воспринимали как высший божественный символ. Каждое племя имело своего идола, а территория — своё божество. Жрецов не было, и каждый язычник мог самостоятельно совершать обряды. В то же время существовали хранители священных мест, которые решали важные вопросы жизни племен и племенных объединений. Также существовали прорицатели кахины. В IV—V вв. в Йемене сложился «йеменский» монотеизм, единое божество там называли просто Богом, Милостивым, Владыкой небес и земли. В V—VI вв. во Внутренней Аравии появились другие единобожники, ханифы, которые поклонялись единому Богу Рахману-Милостивому.

Согласно Корану, язычники считали, что идолы приблизят их к Аллаху:

Воистину, чистая вера может быть посвящена одному Аллаху. А те, которые взяли себе вместо Него других покровителей и помощников, говорят: «Мы поклоняемся им только для того, чтобы они приблизили нас к Аллаху как можно ближе».  [koran.islamnews.ru/?syra=39&ayts=3&aytp=3&kul=on&orig=on&original=og1&dictor=8&s= 39:3] (Кулиев)

Согласно исламской историографии, сначала арабы (потомки Исмаила, сына Ибрахима) были монотеистами, однако потом заимствовали идолов у амаликов. От той религии у них сохранился обряд хаджа и традиция почитания Каабы, охрана и обслуживание которого возлагалось на племя курайшитов, из которого происходил пророк Мухаммед. Большинство язычников были крайне консервативны по отношению к своей религии, находя причины такого консерватизма в том, что их отцы верили в тех же идолов.

Культура

У доисламских арабов широко почитались красноречие, гостеприимство и верность своему договору. Среди примитивных качеств доисламского общества можно выделить следующие: существовала кровная месть, у некоторых племен иногда закапывали заживо новорождённых девочек, если родители боялись не прокормить их.

В обществе доисламской Аравии поэты формировали общественное мнение, например, выражая протест против разлагающегося родоплеменного строя. Кризис родоплеменного строя и расслоение среди членов различных родов, привёл к началу формированию нового общества, не ушедшего ещё от клановости, но исчерпавшего элемент постоянного противостояния.

В V веке разграничение понятий «поэт» и «прорицатель» лишь наметилось, однако со временем произошла градация, в результате которой магические функции перешли к так называемым кя́хинам, а поэтический и историографический аспекты деятельности — к, собственно, поэтам (араб. الشعر الجاهلي‎, невежественная поэзия). Наряду с традиционной лирикой существовала так называемая протестная поэзия, критиковавшая существовавшую действительность и призывавшая её изменение в ненасильственном русле.

Экономика

Мекка, в которой жил Мухаммад, являлась торговым и финансовым центром Аравии. Город располагался на пересечении путей из Йемена в Сирию и из Эфиопии (Абиссинии) в Ирак. Валютой, употреблявшейся в обороте в те времена, был динар, который также упоминается в Коране. В соответствии с кораническими аятами это была монета из золота в 24 карата, или 4,25 грамма. Мусульманам предписывается использовать такие деньги при совершении сделок, выплате очистительного налога (закята) и для сбережений. Пророк Мухаммад является основоположником исламской экономики, которая со всеми присущими ей особенностями практически не изменилась до наших дней. В частности, в высказываниях пророка Мухаммеда осуждается ростовщическая практика (риба), а также говорится о золоте и серебре. Эти высказывания (хадисы) отразились на современных экономиках стран исламского мира. В частности, после экономического кризиса 1997 г. в противовес бумажным деньгам и нестабильности современной финансовой системы, которую они несут, появился проект золотого динара, поскольку во времена пророка Мухаммада необеспеченных бумажных денег не существовало. Хотя, в мусульманском мире издавна были распространены различные виды оборотных документов, таких как суфтаджа, сакк и др., принимавшиеся к оплате наряду с обычными металлическими деньгами.

Климат

Мекка располагалась среди бесплодных скал, земледелие в ней было невозможно. Земледелие было распространено только в оазисах, одним из которых был Ясриб (Медина). Существует мнение о том, что распространение ислама и арабская экспансия в Персию, Сирию и Северную Африку была обусловлена осушением арабских степей и, как следствие, голодом. При этом, никаких достоверных сведений по поводу каких-либо существенных изменений климата не имеется, что ставит под сомнение такого рода выводы. К тому же имеются сведения о том, что мусульмане возвращались после завоевательных походов обратно в пустыню.

Политика

Мекка, как главный центр южной Аравии, была ареной постоянной борьбы за власть. В арабских источниках содержится немало информации о семейных и племенных междоусобицах, однако некоторые западные критики делают акцент на легендарности этих преданий. В связи с тем, что Мекка была крупным торговым городом, политические группировки, получавшие власть, были вовлечены во взаимоотношения с различными арабскими племенами, а также государствами, с которыми была связана торговля Мекки.

Джахиль

Джа́хиль (араб. جَاهِلٌ‎ — грубиян, дикарь, невежда) — термин, которым называют людей, живших во времена джахилии. Средневековый исламский богослов Такиа д-Дин Ибн Таймия был, вероятно, первым, кто использовал термин «джахиль» для описания отступников в современном мусульманском обществе.

Литература

• Али-заде, А. А. [slovar-islam.ru/books/d.html#Dzhahiliya28 Джахилия] : [[web.archive.org/web/20111001002821/slovar-islam.ru/books/d.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.</span>
• Браницкий А. Г., Корнилов А. А. [www.fmo.unn.ru/files/2013/01/Religii-regiona.pdf Религии региона]. — Н. Новгород: ННГУ имени Н. И. Лобачевского, 2013. — 305 с.

Ссылки

• [www.umma.ru/muhammad/38-all-muhammad/69-prorok-nisposlannyj-milostyu-dlya-vsex-mirov/ «Пророк, ниспосланный милостью для всех миров»] — о джахилии на сайте Шамиля Аляутдинова umma.ru
• [askimam.ru/news/2009-08-09-36 Вернулись ли мы во времена джахилии?]

Отрывок, характеризующий Джахилия

Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]