Атанасов, Щерю
| Штерю Атанасов | |||
| болг. Щерю Атанасов | |||
| Прозвище |
Щерё (болг. Щерьо) | ||
|---|---|---|---|
| Псевдоним |
"Виктор" | ||
| Дата рождения | |||
| Место рождения | |||
| Дата смерти | |||
| Место смерти | |||
| Принадлежность | |||
| Род войск |
сухопутные войска | ||
| Годы службы |
1936—1962 | ||
| Звание | |||
| Часть |
1-я армия (помощник командира) | ||
| Сражения/войны | |||
| Награды и премии |
</td></tr><tr><th style="">В отставке</th><td class="" style=""> историк </td></tr> </table> Штерю Атанасов Георгиев (болг. Щерю Атанасов Георгиев; 14 марта 1902, Хебибчево — 1967, София) — болгарский военный и политический деятель, генерал-лейтенант Болгарской народной армии, автор исторических сочинений. БиографияРодился 14 марта 1902 года в селе Хебибчево[1]. В результате общения с дядей - тесным социалистом Стефаном Штеревым в 1918 году осознал себя как сторонника идей БРСДП (т.с.)[1]. В 1919 году был избран руководителем молодёжной коммунистической организации села Хебибчево[1]. Весной 1922 года был призван на службу в трудовые войска, во время службы вместе с единомышленниками организовал молодёжную коммунистическую организацию в Раднево[1]. В январе 1923 года вступил в Болгарскую коммунистическую партию[1]. Участвовал в Июньском восстании 1923 года, после чего был вынужден перейти на нелегальное положение. После поражения Сентябрьского восстания 1923 года оказывал помощь участникам восстания - вместе с единомышленниками переправил через турецкую границу около 20 участников восстания[1]. В начале 1924 года успешно легализовался, был избран делегатом на учредительную партийную конференцию в марте 1924 года[1]. В дальнейшем, весной 1924 года по поручению окружного комитета партии в Хаскове участвовал в организации двух вооружённых отрядов военой организации БКП в Хасковском округе, в составе которых находился до весны 1925 года, когда по поручению ЦК БКП отряд получил приказ прекратить деятельность и покинуть страну[1]. После перехода в составе отряда через болгаро-греческую границу был переправлен в Югославию, а затем через Австрию и Польшу в 1925 году прибыл в СССР. В 1925 году поступил на учёбу в Коммунистический университет в Москве, который закончил в 1930 году[1]. В 1930-1931 непродолжительное время работал в отделе ЦК ВКП(б) по вопросам Дальнего Востока, 12 февраля 1931 командирован во Владивосток для работы в Приморском краевом комитете ВКП(б), в начале декабря 1933 года вернулся в Москву и поступил в аспирантуру по специальности "мировая история". В 1935 году подготовил кандидатскую диссертацию по истории революционного движения в Болгарии, однако во время подготовки к защите решением ЦК БКП был назначен на должность ответственного за связи Болгарской коммунистической партии и Коминтерна[1]. После начала войны в Испании летом 1936 года получил указание организовать выезд болгарских добровольцев из СССР в Испанию и в начале октября 1936 года (с паспортом на имя Димитра Петрова Карамихайлова) выехал через Австрию в Париж. Одной из поставленных перед ним задач являлось объединение проживавшей во Франции болгарской диаспоры и болгарских политических эмигрантов и привлечение их к оказанию помощи Испанской республике, второй задачей было создание канала связи между Францией и Болгарией для переброски болгарских добровольцев из Болгарии в Испанию. Канал удалось организовать достаточно быстро и после выполнения этой задачи Атанасов пересёк испанскую границу и прибыл в Барселону[1]. В 1937 году покинул Испанию и через Турцию вернулся в СССР[1]. 22 июня 1941 года встретил в Измаиле, принимал участие в организации партизанского движения в Молдавской ССР - в инициативном порядке сформировал партизанский отряд из 50 человек, "костяк" которого составили участники войны в Испании. 28 июня 1941 на двух военных катерах отряд был переброшен через Дунай (действовал в районе между Измаилом и Килией на коммуникациях румынской армии, а затем вернулся через линию фронта), а Атанасов участвовал в организации эвакуации из Аккермана отходившего вместе с войсками гражданского населения[1]. В конце июня - начале июля 1941 года непродолжительное время воевал в составе партизанского отряда, ранее сформированного под его руководством в Измаиле, но вскоре вместе с помощником Василом Ангеловым был отозван в Одессу, где во время осады города занимался подготовкой кандидатов для нелегальной работы в тылу немецко-румынских войск. 20 июля 1941 года был отозван в Москву для подготовки "подводников" и "парашютистов" (группы болгарских коммунистов, которых планировалось подготовить в качестве организаторов партизанского движения и перебросить в Болгарию на подводных лодках и самолётах)[1]. 15 сентября 1941 направлен в Одессу, участвовал в подготовке диверсионных групп, действовавших в тылах немецко-румынских войск (при этом несколько групп было создано из местных болгар), 15 октября 1941 года вместе с одной из подготовленных групп был направлен сначала в Симферополь, а затем в Новороссийск. В декабре 1941 года прибыл с докладом о проделанной работе в Куйбышев[1]. 15 июля 1943 года Загранбюро ЦК БКП приняло решение подготовить и отправить в Болгарию ещё одну группу болгарских коммунистов, командиром которой был назначен Атанасов. В августе 1943 года задачи группы были изменены - её участников было решено десантировать на парашютах на территорию Югославии для установления связи между командованием НОАЮ и болгарским движением Сопротивления[1]. Второй задачей, поставленной перед Атанасовым, являлась организация партизанских отрядов из военнослужащих болгарской армии, перешедших на сторону партизан НОАЮ (под его руководством был сформирован Интернациональный партизанский батальон НОАЮ). С сентября 1943 года находился при Верховном штабе НОАЮ в качестве представителя БКП и болгарского партизанского движения[1][2]. Некоторое время после высадки Атанасов оставался без радиосвязи (поскольку радиостанция группы разбилась при десантировании) и действовал по собственной инициативе[3]. 2 сентября 1944 участвовал в совещании командования болгарских партизанских отрядов в районе Добро Поле[1]. 6 сентября 1944 назначен политическим комиссаром партизанского соединения НОПА[1], созданного на базе партизанских отрядов НОПА, собранных в районе Цырна Трава - Добро Поле[4]. После 9 сентября 1944 года прибыл в Софию, принимал участие в организации охраны правительственных зданий, 22 сентября 1944 года был назначен помощником командующего 1-й болгарской армии генерала Владимира Стойчева и членом Военного совета 1-й болгарской армии. До окончания боевых действий 9 мая 1945 года участвовал в боях на территории Югославии вместе с войсками 3-го Украинского фронта[1]. Был произведён в генерал-майоры[5][6]. Член ЦК БКП с 1941 по 1962 годы[7]. После войны продолжил службу в Болгарской народной армии, дослужился до звания генерал-лейтенанта[1]. Стал автором сочинений на военную и историческую проблематику[8]. Скончался в 1967 году в Софии. Государственные награды
Сочинения
Память
Напишите отзыв о статье "Атанасов, Щерю"Примечания
Отрывок, характеризующий Атанасов, ЩерюКняжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе. – Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она. – Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы. – Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду. Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней. – Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот. Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой. Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки. – Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала. – Что с тобой, Маша? – Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала. – Получили от Андрея что нибудь? – сказала она. – Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно. – Так ничего? – Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении. – Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали. – Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.] – А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке. – Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.) – И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты. – Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания. – Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной. – Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя. Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка. – Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку. – Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует. – Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.) – Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет. Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое. Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату. – С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув. – Ах как я рада, няня. – Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту. В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет. – Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю. – Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал. Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам. Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком. Категории:
Навигация | ||
