Ахиллий Ларисийский

Святитель Ахиллий, епископ Ларисийский
Άγιος / Αχίλλειος
Рождение	270(0270) Каппадокия
Смерть	330 год или 355 год Лариса, Греция
В лике	святителей
День памяти	15 (28) мая

Ахиллий Ларисийский (иногда Ахиллий Ларисский или Ахиллий Преспанский, греч. Άγιος Αχίλλειος) — христианский епископ, служивший в городе Лариса (Фессалия, Греция) в первой трети IV века. Один из 318 участников Первый Никейский собор — первого Вселенского собора в истории христианства, где совместно с Николаем Чудотворцем и Спиридоном Тримифунтским активно боролся с ересью арианства.

Святитель Ахиллий жил в IV веке, во времена правления Константина I Великого. Родился в 270 году в христианской семье. Получил хорошее религиозное и светское образование. Был известен высокой религиозностью и скромностью жизни. После смерти родителей, он раздал всё имущество нуждающимся и отправился в Иерусалим, где, в посте и молитве, несколько лет жил у гроба Господня. Позже отправился в Фессаллию. После смерти епископа Ларисийского был пожалован в этот сан, «усердно насаждал христианство, разрушая идольские капища, строил и украшал церкви». В этом чине принял участие в Первом Никейском соборе, в ходе которого произнёс обличительную речь против Ария и его последователей. Он не только поразил собравшихся ораторским мастерством, но и сотворил при этом, по утверждению богословских источников, чудо:

Святитель Ахиллий поднял камень и сказал: „Если Христос есть творение Божие, как вы говорите, велите маслу течь из этого камня“. Еретики молчали, поражённые этим требованием. Тогда святой продолжал: „И если Сын Божий равен Отцу, как мы полагаем, то пусть потечёт масло из этого камня“. И масло вытекло, к удивлению всех

По данным тем же источникам Святитель Ахиллий «имел дар исцелять болезни, особенно беснование, и совершал много чудес».

Даты смерти в различных жизнеописаниях значительно отличаются — от 330 до 355 года. Однако все авторы подчёркивают «мирную» смерть от естественных причин с покаянием и последним наставлением пастве. В 978 году, после завоеванием Фессаллии Болгарским царём Самуилом, мощи святого были насильственно изъяты и перенесены в регион Преспа (территория современной Греции). Там на одноимённом озере, на острове Агиос Ахиллиос рядом со своей крепостью Самуил выстроил базилику для поклонения чрезвычайно почитаемому им святому. Около 1015 года часть мощей была возвращена в Ларису.

См. также

• Церковь Святого Ахиллия в Арилье

Литература

• [www.pravenc.ru/text/77188.html Ахиллий] // Православная энциклопедия. Том IV. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2002. — С. 206—207. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-009-9

Отрывок, характеризующий Ахиллий Ларисийский

Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.