Диаш, Бартоломеу
Бартоломе́у Ди́аш ди Новаиш (порт. Bartolomeu Dias de Novaes; . 1450 — пропал без вести 29 мая 1500) — португальский мореплаватель. В 1488 году в поисках морского маршрута в Индию он первым из европейцев обогнул Африку с юга, открыл мыс Доброй Надежды и вышел в Индийский океан. Достиг одного из южных мысов Африки, который был назван мысом Бурь.
Биография
О ранней жизни Диаша пактически ничего не известно. Долгое время его считали сыном одного из капитанов Энрике Мореплавателя, но даже это не . Обыкновенно добавляемое к его фамилии уточнение «ди Новаиш» впервые было задокументировано в 1571 году, когда король Себастьян I назначил внука Диаша, Паулу Диаша ди Новаиша, губернатором Анголы.Генрих Иванов дыра.
В юности изучал математику и астрономию в Лиссабонском университете. Имеются упоминания о том, что какое-то время Диаш служил управляющим королевскими складами в Лиссабоне, а в 1481-82 гг. участвовал как капитан одной из каравелл в экспедиции Диогу де Азамбужа, отправленным на строительства форта Эльмина (Сан-Жоржи-да-Мина) на берегу Ганы.
В 1474 году будущий король Жуан II взял под свой личный надзор португальскую торговлю с Гвинеей. Его, как и Энрике Мореплавателя, занимал вопрос о том, как далеко на юг простирается африканское побережье. С этой целью на юг было направлено несколько экспедиций под руководством опытных капитанов, из которых дальше всего продвинулся Диогу Кан, установивший памятный знак-падран на территории современной Анголы.
После того, как Кан погиб во время очередной экспедиции (gbplf по другой версии, попал в опалу), король поручил Диашу заступить на его место и отправиться на поиски пути в Индию вокруг Африки. Экспедиция Диаша состояла из трёх кораблей, одним из которых командовал его брат Диогу. Под начальством Диаша оказались отличные мореходы, плававшие ранее под начальством Кана и лучше других знавшие прибрежные воды, и выдающийся штурман Перу ди Аленкер. Общая численность экипажа составляла около 60 человек.
Диаш отплыл из Португалии в августе 1487 года, 4 декабря продвинулся южнее Кана и в последних числах декабря бросил якорь в заливе св. Стефана (ныне бухта Елизаветы) в южной Намибии. После 6 января начались бури, которые заставили Диаша выйти в открытое море. Через несколько дней он попытался вернуться в залив, но земли не было видно. Блуждания продолжались до 3 февраля 1488 года, когда, повернув на север, португальцы увидели берег Африки восточнее мыса Доброй Надежды.
Высадившись на берег, Диаш обнаружил поселение готтентотов и, поскольку тогда был день св. Власия, нарёк бухту именем этого святого. Сопровождавшие эскадру негры не могли найти общего языка с туземцами, которые сначала ретировались, а потом попытались напасть на лагерь европейцев. В ходе конфликта Диаш застрелил одного из туземцев из арбалета, однако остальных это не остановило, и португальцам срочно пришлось отчаливать. Диаш хотел плыть дальше на восток, однако по достижении залива Алгоа (близ современного города Порт-Элизабет) все офицеры, находившиеся под его командой, высказались за возвращение в Европу. Матросы также желали вернуться домой, в противном случае угрожая бунтом. Единственная уступка, на которую они соглашались — ещё три дня пути на северо-восток.
Пределом продвижения Диаша на восток было устье Грейт-Фиша, где в 1938 году был обнаружен установленный им падран. Он повернул обратно, убеждённый, что задача экспедиции выполнена и в случае необходимости, обогнув южную оконечность Африки, можно морем достичь Индии. Осталось только отыскать эту южную оконечность. В мае 1488 года Диаш высадился на заветный мыс и, как считается, нарёк его мысом Бурь в память чуть не погубившего его шторма. Впоследствии король, возлагавший на открытый Диашем морской маршрут в Азию большие надежды, переименовал его в мыс Доброй Надежды.
Диаш вернулся в Европу в декабре 1488 года, проведя в плаванье 16 месяцев и 17 дней, и, по-видимому, получил указания держать свои открытия в тайне. Сведений об обстоятельствах его приёма при дворе не сохранилось. Король ждал новостей от пресвитера Иоанна, к которому сушей был направлен Перу да Ковильян, и медлил с финансированием новых плаваний. Только после смерти Жуана II, через 9 лет после возвращения Диаша, португальцы наконец снарядили экспедицию в Индию. Во главе её был поставлен Васко да Гама. Диашу доверили руководить строительством кораблей, поскольку он на личном опыте знал, какой конструкции суда нужны для плавания в водах Южной Африки. Согласно его распоряжениям, косые паруса были заменены на прямоугольные, а корпуса кораблей строились с расчётом на малую осадку и большую остойчивость. Также, по всей вероятности, именно Диаш дал Васко да Гаме совет, плывя на юг, после Сьерра-Леоне удалиться от берегов и сделать крюк по Атлантике, поскольку знал, что именно так можно обойти полосу неблагоприятных ветров. Диаш сопровождал его до Золотого берега (Гвинея), а далее направился в крепость Сан-Жоржи-да-Мина, комендантом которой был назначен.
Когда Васко да Гама вернулся и подтвердил верность догадок Диаша, в Индию был снаряжён более мощный флот во главе с Педру Кабралом. В этом путешествии Диаш командовал одним из кораблей. Он участвовал в открытии Бразилии, однако во время перехода в сторону Африки разыгралась буря и его судно было безвозвратно потеряно. Таким образом, он погиб в тех самых водах, которые принесли ему славу. Внук Бартоломеу Диаша — Паулу Диаш ди Новаиш — стал первым губернатором Анголы и основал там первое европейское поселение — Луанду.
См. также
Напишите отзыв о статье "Диаш, Бартоломеу"
Отрывок, характеризующий Диаш, Бартоломеу
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
