Бираго, Карл фон

Карл Фрайхерр фон Бираго
Karl Freiherr von Birago
Род деятельности:	инженер, педагог
Дата рождения:	24 апреля 1792(1792-04-24)
Место рождения:	Кашина д’Ольмо, Миланское герцогство
Подданство:	Австрийская империя Австрийская империя
Дата смерти:	29 декабря 1845(1845-12-29) (53 года)
Место смерти:	Вена, Австрийская империя

Карл фон Бираго (нем. Karl von Birago) — австрийский военный инженер, математик, педагог, изобретатель названной по его имени особой системы понтонных переправ, барон.

Биография

Карл Бираго родился 24 апреля 1792 года в Кашина д’Ольмо близ Милана.

Сперва изучал математику в Павийском университете, затем, в 1812 году поступил в павийскую военную школу, а в 1813 году был произведен в подпоручики и назначен при этой же школе преподавателем.

В 1816 году Бираго был прикомандирован к Военно-географическому институту в Милане, где занимался съемками и рекогносцировками в Ломбардии и Пармском округе. Позднее получил назначение на должность учителя математики школы корпуса пионеров в Милане.

В 1825 году Карл Бираго опубликовал свой труд «Система мостов и понтонов», в котором выступил с придуманной им системой понтонных мостов для военных целей, которая практически сразу была принята на вооружение. Позднее он участвовал в возведении линцских укреплений, для чего разработал очень целесообразный способ установки в башнях гаубиц.

В 1835 году фон Бираго руководил укреплением переправы через реку По близ города Брешелло.

В 1839 году Карл Бираго построил у Брешелло военный мост через По для моденского герцога, причем руководился теми теориями, которые изложил в своем сочинении. Мост превзошел все ожидания и в 1840 году ему поручено изготовление большого обоза понтонных мостов по его системе, причем и маневрирование ими было отдано под его начало. Успех предприятия был так велик, что офицеры из многих европейских армий прибывали в австрийскую столицу для ознакомления с изобретением Бираго, которому было поручено командование пионерным и понтонным корпусами. Разработанная им понтонная система со временем была принята за основу практически всеми крупными европейскими армиями, включая Русскую императорскую армию. Со временем деревянные понтоны заменялись на металлические, однако принцип Бираго долгое время оставался в них легко узнаваемым.

Сам инженер высочайшим указом был возведён в дворянское достоинство; ему был пожалован титул барона.

Карл фон Бираго скончался 29 декабря 1845 года и был с почестями похоронен на кладбище Святого Марка.

См. также

• Birago-Kaserne  (нем.)

Библиография

• «Anleitung zur Ausführung der im Felde am meisten vorkomenden Pionierarbeiten» (1836)
• «Untersuchungen über die europ. Militärbrückentrains u. s. w.» (Вена, 1839).

Литература

• Бираго, Карл // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>

Отрывок, характеризующий Бираго, Карл фон

Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.