Битва у Мульвийского моста
| Битва у Мульвийского моста | |||
| Основной конфликт: войны Константина I Великого | |||
 Сон Константина I и битва у Мульвийского моста | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Поражение Максенция | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва у Мульвийского моста — сражение Максенция с Константином 28 октября 312 г. н. э., в результате которого последний стал единоличным правителем западной части Римской империи. Мировое значение битвы в том, что она привела к легализации христианства и его превращению в государственную религию.
Содержание
Место действия
Битва состоялась на местности Сакса-Рубра (лат. Saxa Rubra) на правом берегу Тибра у Мульвийского моста (лат. Pons Mulvius). В то время мост располагался в 3 км к северу от Рима на древней Фламиниевой дороге (лат. Via Flaminia), проложенной в I веке до н. э. и соединявшей Рим с Ариминумом (сегодня Римини) на берегу Адриатического моря.
Причины, вызвавшие событие
Борьба за единоличное правление в западной части Древней Римской империи между узурпировавшим власть в 306 г. императором Максенцием и претендентом Константином (впоследствии Константином I Великим).
Обстоятельства, предшествовавшие битве
Политическая ситуация в империи
В 293 г. н. э. император-реформатор Диоклетиан разделил империю на четыре части для удобства управления территорией. В 306 г. сын одного из соправителей ушедшего в отставку Максимиана захватил власть в Риме и, несмотря на попытки августа (главного императора) Галерия выбить его оттуда, сохранил завоеванные позиции. В том же 306 г., только за 3 месяца до переворота в Риме, умер отец Константина и тому удалось добиться у Галерия признания себя цезарем (императором-соправителем августа), а потом заполучить и титул августа. В 311 г. н. э. Галерий скончался, что давало закрепившемуся в Галлии Константину шанс попытать счастья и овладеть Римом, выгнав оттуда шурина — Максенция.
Начало похода
Весной 312 г. Константин перешел через Альпы и начал быстрое продвижение в южном направлении к Риму, имея войско численностью едва ли в четверть от того, чем располагал Максенций. Скоро, однако, Константин разгромил формирование тяжелой кавалерии под Турином, неподалеку от перевалов, и уничтожил северную армию соперника под Вероной. Максенций находился в Риме, полагаясь на военачальников, но те не сумели остановить наступление противника. Когда потрепанное войско императора попыталось отступить под защиту стен Турина, горожане закрыли перед ним ворота и предались Константину. Максенций возлагал немало надежд на тяжеловооруженную конницу, катафрактов. Константин продемонстрировал изрядную тактическую гибкость: он разделил силы перед лицом кавалерийской атаки противника, велел небольшим частям пехоты расступиться и позволить вражеской коннице очутиться между ними, после чего сомкнуться и нанести удар. Затем Константин вновь разгромил тяжелую конницу соперника под Брешией, что стоило жизни лучшему из военачальников Максенция.
Положение Максенция
Максенций поначалу решил придерживаться стратегии, которая помогла ему в 307 г. против Галерия. У императора имелось множество забитых до краев зернохранилищ в Риме на случай продолжительной осады, укрепления города были в отличном состоянии, кроме того преторианская гвардия, приведшая его к власти, по-прежнему сохраняла верность Максенцию. В результате император приказал разрушить Мульвиев мост на пути соперника, что в итоге сослужило ему самому очень скверную службу.
Многим тогда и теперь казался странным стратегический пируэт Максенция, отказавшегося от надежной позиции и рискнувшего биться с врагом в поле. По словам христианского писателя-панегириста Константина, Евсевия Памфила: «будто какими цепями, Бог… увлек его далеко от городских ворот». Некоторые склонны приписывать опрометчивый шаг императора магии, которой тот увлекался и которая, возможно, давала ему какой-то обнадеживающий намек на благоприятный исход противостояния. Вместе с тем истинная причина была, скорее всего, куда более прозаичной. Максенций опасался окончательной потери поддержки со стороны населения и опасности повышения популярности Константина у римлян, которые фактически принудили императора выйти из города тем, что собирались у дворца и упрекали его в трусости.
«Сим победиши!»
Неизвестно, какими предзнаменованиями обнадёжили Максенция его гадания и были ли эти предзнаменования вообще, согласно легенде известно только, что враг его не испытывал недостатка в пророчествах и знаках свыше. По преданию, христианский бог пришел на помощь Константину, явив ему знамение креста в синем небе и солнечном сиянии с надписью «In hoc signo vinces». Знак, под сенью которого Бог обещал Константину победу, походил больше на русскую букву «Ж» (см.Лабарум), чем на христианский крест. Солдаты Константина нанесли эти кресты на свои щиты.
Диспозиция
Сначала разрушив Мульвиев мост, а потом решив биться с Константином на правом берегу Тибра, Максенций оказался перед необходимостью переправляться туда, для чего велел навести немного ниже по течению понтонную переправу из связанных между собой лодок. Римский император располагал большим, но довольно неравноценным по своим составляющим войском (даже и после всех поражений на севере Италии у него, по оценкам современных исследователей, было от 75 до 100 тыс. воинов против примерно вдвое меньшего их количества у Константина). Армия включала грозные ударные части тяжелой конницы, отряды преторианцев (отборных гвардейцев-профессионалов), вполне боеспособную легкую пехоту из также подвластной Максенцию провинции Африка, но, кроме того, слабые части гарнизонной службы и легионы, набранные из италиков, давно уже отвыкших воевать и не горевших желанием рисковать биться с победоносным врагом. Для управления такой армией требовались очень высокие лидерские качества и большой талант полководца. Войско Константина, напротив, одержало с ним не одну победу в северо-западных областях империи как в боях против варваров, так и в междоусобных противостояниях с конкурентами. Одним словом, несмотря на малую численность, оно было закаленным и послушным умелому и предприимчивому командиру, к тому же горело воодушевлением и жаждало битвы.
Битва
Боевое соприкосновение оказалось непродолжительным. Максенций построил преторианцев и неопытных италийских призывников в центре боевых порядков, разместив на флангах конницу в качестве сил прикрытия. Константин осознал степень угрозы и противодействовал ей самым решительным образом. Он, лично возглавив проверенную в деле кавалерию в ударном броске на врага, захватил инициативу и довольно быстро смял вражескую конницу на левом крыле противника. Она первой обратилась в беспорядочное бегство к деревянному мосту, по которому накануне боя переправилась на Сакса-Рубра. Увидев, что происходит, италики и солдаты гарнизонной службы, теснимые закаленными в боях легионерами и ауксилиями Константина, предались панике и отрядами и поодиночке стали покидать места в строю. Очень скоро бегство стало всеобщим. Охватило оно в том числе и Максенция, который нашел смерть в водах Тибра, как и значительная часть его армии. Уцелевших победитель помиловал и включил в состав своего войска.
Одни преторианцы оправдали веру в них Максенция, они держались дольше всех и, окруженные противником, продолжили биться до тех пор, пока усталость и превосходящие силы противника не сделали своё дело. После своей победы Константин упразднил преторианскую гвардию, заменив её другими дворцовыми отрядами.
Последствия
Максенций пошел ко дну в тяжелых доспехах, однако ситуация не оставляла места для неопределенности. Константин приказал достать из реки тела павших. На следующий день голову Максенция отправили в Рим. Победитель велел насадить её на острие копья, чтобы все видели — борьбе за власть в Риме положен полный и решительный конец.
Константин въехал в вечный город, но впереди у него оставалось еще долгих двенадцать лет и несколько побед, которые понадобились, чтобы одолеть восточного августа Лициния и стать наконец единственным хозяином Римской империи.
Напишите отзыв о статье "Битва у Мульвийского моста"
Литература
- Gerberding R. and J.H. Moran Cruz. Medieval Worlds. New York: Houghton Mifflin Company, 2004. ISBN 0-395-56087-X
- Lactantius. On the manner in which the persecutors died. Translated at [www.intratext.com/y/ENG0296.HTM Intratext CT].
- Lieu, Samuel N.C., and Dominic Montserrat, eds. From Constantine to Julian. London: Routledge, 1996. ISBN 0-415-09336-8
- Nixon, C.E.V. and Barbara Saylor Rodgers. In Praise of Later Roman Emperors: The Panegyrici Latini, with the Latin Text of R.A.B. Mynors. Berkeley: University of California Press, 1994. ISBN 0-520-08326-1
- Odahl, Charles Matson. Constantine and the Christian Empire. London: Routledge, 2004. ISBN 0-415-17485-6
- Smith, John Holland. Constantine the Great. London: Hamish Hamilton, 1971. ISBN 0-684-12391-6
- Speidel, Michael. Ancient Germanic warriors: warrior styles from Trajan’s column to Icelandic sagas, Routledge, 2004, ISBN 0-415-31199-3
- Stephenson, Paul. Constantine Unconquered Emperor, Christian Victor. London: Quercus, 2009. ISBN 978-1-84916-002-5
- Zosimus. Historia Nova. Translated by R.T. Ridley. Canberra: Byzantina Australiensia, 1982.
Ссылки
- [www.ccel.org/fathers2/ANF-07/anf07-15.htm#P4125_1656611 Lactantius' account] (English)
- [www.ccel.org/ccel/schaff/npnf201.iii.xv.ix.html Eusebius, Ecclesiastical History] (English)
- [www.ccel.org/ccel/schaff/npnf201.iv.vi.i.xxviii.html Eusebius, Life of Constantine] (English)
Отрывок, характеризующий Битва у Мульвийского моста
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
