Бларамберг, Иван Павлович
| Иван Павлович Бларамберг | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Иван Павлович Бларамберг (1772―1831) — археолог, один из первых исследователей древностей на побережье Чёрного моря, основатель Одесского музея[1] и директор Керченского музея древностей.
Содержание
Биография
Иван Павлович Бларамберг родился во Фландрии в 1772 году[2].
В 1786 году вступил в голландскую военную службу, через два месяца был произведен в офицеры, участвовал почти во всех военных делах тогдашнего времени, в частности, в войне за штатгальтера принца Вильгельма Оранского[3].
В 1792 году был взят в плен, из которого освободился только три года спустя, во время французского вторжения в Германию и образования Батавской республики[2].
Практически сразу после освобождения в 1795 году Бларамберг поступил на службу к английскому военачальнику, формировавшему тогда из остатков войск новые батальоны против французов[3].
В 1796 году он проживал во Франкфурте-на-Майне, а весной 1797 года отправился с согласия английского правительства в Россию и в июне был уже в столице Российской империи городе Санкт-Петербурге.
В Петербурге он оставался недолго и затем переехал в Москву, где пробыл до 1804 года, состоя все это время на службе у англичан[3].
В 1804 году он перешел в русскую службу и был назначен помощником редактора в десятую комиссию по составлению законов.
В 1805 году И. П. Бларамберг получил должность референдария, в 1806 году произведен в коллежские асессоры «за систематическое извлечение из иностранных законодательств статей по гражданскому праву», а в 1807 году получил отставку с чином надворного советника.
В 1808 году Бларамберг был принят на службу прокурором коммерческого суда в городе Одессе, в 1810—1811 гг. был таможенным инспектором Херсонской губернии, затем был причислен к герольдии, а в 1812 году назначен начальником одесского таможенного округа.
В 1824 году Иван Павлович Бларамберг вышел в отставку, но через год был назначен чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Новороссии князе Михаиле Семёновиче Воронцове, который ему покровительствовал.
Объезжая край по служебным обязанностям, Бларамберг заинтересовался рассеянными здесь остатками старины и стал серьёзно заниматься археологией. В то же время, по представлению князя Воронцова, Император Российской империи Александр I повелел «учредить музей для хранения накопившихся предметов древности», после чего были открыты музей в Одессе (9 августа 1825 года) и музей в Керчи (2 июня 1826 года), основанный П. Дюбрюксом. Бларамберг был назначен директором двух музеев и посвящал немало трудов и времени для их обустройства[2].
С 1812 года став постоянным жителем города Одессы, он вестма сблизился с местными изыскателями древностей, И. А. Стемпковским, Никовулом и П. Дюбрюксом и глубоко пристрастился к археологии Южной России и по своим многочисленным и плодотворным трудам справедливо может быть поставлен наряду с названными археологами, положившими прочное начало позднейшим археологическим изысканиям не только на юге России, но и на всем её пространстве[3].
Благодаря раскопкам и многосторонней разработке археологической литературы Бларамбергу удалось достигнуть значительных научных результатов. Так, , основываясь на псефизмах и надписях, он открыл существование пятисоюзия, составленного из городов и портов западного берега Черного моря в следующем порядке: Томи (Кистенджи), Каллатия (Мангалия), Одиссос (Варна), Месемврия и, наконец, Аполлония (Сизополи). Он первый разработал нумизматику Ольвии и соседних с ней древнегреческих поселений, атакже, точно определил местоположения целого ряда древних городов, крепостей и селений: Тиры, Никонии, Фиска и других[2][3].
Иван Павлович Бларамберг скончался 31 декабря 1831 года в Одессе[2].
Библиография
- «Notice sur quelques objets d’antiquité, decouverts en Tauride dans un tumulus, pres du site de l’ancienne Panticapée» (Париж, 1822) — здесь говорится о древних вещах, найденных в кургане, находящемся в 5 верст. от места древней Пантикапеи (Керчи).
- «Choix des medailles antiques d’Olbiopolis, ou Olbia, avec une notice sur Olbia» (Париж, 1822 год; с приложением плана развалин города Ольвии и 21 таблицы, содержащих в себе 204 изображения монет и 29 монограмм. На русском языке, в переводе А. Писарева (1828 год; Москва), этот труд получил название «Описание древних медалей Ольвии или Ольвиополя, находящихся в Одессе, в кабинете г. Бларамберга»
- «De la position des trois forteresses scythes, dont parle Strabon» (1831 г.; «О положении трех скифских крепостей по Страбону»). Извлечение из этого труда уже в 1829 году, с рукописи, было переведено на немецкий язык и напечатано в одном митавском повременном издании (Die Quatember, Bd. 1. Heft. II).
- Замечания на некоторые места древней Тавриды («Записки Одесского Общества Истории и Древностей», том II).
Кроме того, Бларамберг писал о южно-русских древностях и напечатал множество отдельных статей, преимущественно по вопросам о нумизматики в «Одесском сборнике», «Одесском альманахе» и других журналах.
Из неизданных трудов Бларамберга, хранившихся в Академии Наук в виде рукописей, наиболее известны:
- «Observations sur quelques points relatifs à la Geographie ancienne de la Tauride»
- «Tracés approximatifs des vestiges de rancien Cimmerium d’Acra, de Nymphée, de Mirmecium et de Tintace»
- Подробная карта Киммерийского пролива.
Напишите отзыв о статье "Бларамберг, Иван Павлович"
Примечания
- ↑ [www.archaeology.odessa.ua/russian/index.html Одесский музей древностей]
- ↑ 1 2 3 4 5 Бларамберг, Иван Павлович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1908. — Т. 3: Бетанкур — Бякстер. — С. 89-90.
- ↑ 1 2 3 4 5 Бларамберг, Иван Павлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Литература
- Записки Одес. Общ. Ист. и Др., т. II.
- Юргевич, «Исторический очерк Имп. Одес. Общ. Ист. и Древн.», Одесса, 1889.
- Словари: Плюшара, Геннади, Снегирева, Венгерова (статья В. Яковлева) и др.
- Querard, «La littérature française contemporaine», I, 599.
Отрывок, характеризующий Бларамберг, Иван Павлович
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
