Вы чьё, старичьё? (фильм, 1982)
| Вы чьё, старичьё? | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
35 мин |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
«Вы чьё, старичьё?» — советский короткометражный (среднеметражный) цветной художественный фильм по одноимённой повести Бориса Васильева (в начальных титрах указано, что это «сцены из рассказа»). Снят в год публикации повести (1982) в качестве дипломной работы студентов ВГИКа — режиссёра Василия Пичула и оператора Врежа Петросяна.
Содержание
Сюжет
У деревенского старика Глушкова, сын которого трагически погиб несколько лет назад, умирает жена Евдокия. Похоронив её, он остаётся один, и его давняя знакомая Нюра предлагает ему поселиться с ней и её дочерью и внучкой. Однако Глушков решает ехать в город к невестке, чтобы повидать сына.
Невестка Зина живёт в коммунальной квартире и мечтает о высокооплачиваемой работе, отдельной квартире и замужестве; её сын учится на «пятидневке». Она просит Глушкова оформить пенсию как участника войны, однако он отказывается сделать это, потому что служил в обозе, а пенсия, по его мнению, полагается только тем, кто проливал кровь. Зине удаётся устроиться на работу на Крайний Север, и она уезжает с сыном. Глушков остаётся в её комнате, однако соседи, у которых должен появиться ребёнок, не раз намекают ему, что хорошо бы ему освободить жилплощадь для них.
Собирая бутылки, Глушков знакомится со стариком Багорычем и его внучкой Валентиной. Валентина проникается симпатией к Глушкову и всячески заботится о нём. К ней приезжает её жених Андрей, которого не было четыре года. Он рассказывает старикам, что сидел на зоне по обвинению в «хищении собственности». И Глушков, и Багорыч чувствуют себя лишними в городе. Глушков предлагает Багорычу поехать к Нюре в деревню. Он выписывается из комнаты Зины, однако приходит телеграмма о том, что Нюра умерла. Глушкова и Багорыча находят на вокзале Валентина с Андреем и уводят их домой, говоря, что теперь надо купить ещё одну раскладушку.
В ролях
- Вацлав Дворжецкий — Касьян Нефёдович Глушков
- Сергей Плотников — «Багорыч» (Павел Егорович Сидоренко)
- Елена Майорова — Валентина, внучка Павла Егоровича
- Алексей Жарков — Андрей, жених Валентины, вернувшийся из колонии
- Вера Ивлева — Зина, невестка Глушкова
- Валерий Носик — сосед Зины по коммуналке
- Александр Леньков — Валерьян, милиционер
- Ольга Смирнова — продавщица, любовница Валерьяна
- Борис Сморчков
- Елена Рубцова
- Сергей Мирошниченко
- А. Мареева
Процесс съёмок
По словам Василя Пичула, Вацлав Дворжецкий был выбран им на главную роль почти случайно. Он увидел фотографию Дворжецкого («который визуально никакого отношения к простому русскому мужику не имел») и решил познакомиться с ним, поскольку знал его сына Евгения, снимавшегося у Пичула в курсовой работе «Митина любовь».
Посмотрев Вацлава Яновича в гриме (были сделаны фотопробы), я понял: при всём при том, что он мне очень понравился как человек, он мне не подходит — лицо вовсе не деревенское, внешность довольно холодноватая… Я решил: вряд ли он сможет быть русским стариком из заброшенной деревни, и попытался как-то мягко объяснить ему это, как вдруг он достал платочек и вынул изо рта челюсть… И его дворянское лицо как бы опало, осело к подбородку, и все ахнули. Это было как чудо, я увидел именно то лицо, тот типаж, который мне был нужен. Дальше всё было делом техники, потому что фактически картина уже состоялась в эту самую секунду[1].
Сын Дворжецкого Евгений позже отмечал в интервью, что его отец намеренно добивался подобного эффекта на кинопробах и был очень доволен тем, как «ошарашил» Пичула, неожиданно вынув вставную челюсть[2]. Впоследствии Пичул снял Вацлава Дворжецкого в небольших ролях в фильмах «В городе Сочи тёмные ночи» и «Мечты идиота» (сцена во втором из этих фильмов стала последней в кинокарьере актёра)[3].
Сравнивая разные подходы к актёрской игре у своего отца и его основного партнёра по фильму Сергея Плотникова (сыгравшего Багорыча), Евгений Дворжецкий отмечал, что Плотников «был настолько естествен в роли деревенского мужика, что, глядя на него, можно было подумать — фильм документальный». Вацлав Дворжецкий относился к своей роли иначе — для него было важнее «не проживание, а игра», он создавал «чуть обобщённый образ, чуть больше, чем просто человек»[2].
По мнению вдовы актёра Ривы Левите, фильм Пичула стал одной из лучших работ в творчестве Дворжецкого и Плотникова, при этом он имел непростую судьбу:
Когда Пичул показал свою работу на учёном совете, поднялся страшный бум. Ему грозили поставить «неуд» — уж больно лихо он раскрыл жизнь наших пенсионеров. Шуму было много. Правда, он оказался победителем и ему в конце концов поставили пятёрку. Фильм существует в одном экземпляре и находится у нас дома[3].
Напишите отзыв о статье "Вы чьё, старичьё? (фильм, 1982)"
Примечания
- ↑ Василий Пичул. Он ни от кого не зависел // Левите Р., Гройсман Я. Вацлав Дворжецкий – династия. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 1999. ISBN 5 89533 023 1
- ↑ 1 2 Евгений и Нина Дворжецкие. Жить и не уставать жить // Левите Р., Гройсман Я. Вацлав Дворжецкий – династия. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 1999. ISBN 5 89533 023 1
- ↑ 1 2 Рива Левите. Сорок лет и три года // Левите Р., Гройсман Я. Вацлав Дворжецкий – династия. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 1999. ISBN 5 89533 023 1
Ссылки
| ||||||
Отрывок, характеризующий Вы чьё, старичьё? (фильм, 1982)
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
