Гловацкий, Бартош

Бартош Гловацкий
Wojciech Bartosz Głowacki
Бартош Гловацкий, фрагмент картины «Битва под Раславицами» Яна Матейко
Дата рождения:	1756/58 г.
Место рождения:	Жендовицы, Польша
Дата смерти:	9 июня 1794(1794-06-09)
Место смерти:	Кельце, Польша

Ба́ртош Глова́цкий или Во́йцех Бартош Гловацкий (польск. Wojciech Bartosz Głowacki , 1756/58, Жендовицы, Польша — 9 июня 1794, Кельце, Польша) — польский крепостной крестьянин, участник восстания Костюшко 1794 года. Стал известен после сражения при селении Раславицы 4-го апреля 1794 года, когда он захватил пушки российской армии. За этот подвиг он получил воинское звание хорунжий краковских гренадеров. Бартош Гловацкий был смертельно ранен 6 июня 1794 году во время сражения возле селения Щекоцины. Бартош Гловацкий является одним из символов польской государственности и борьбы за независимость.

Биография

Бартош Гловацкий родился в селении Жендовицы (точная дата рождения не известна) в семье крепостного крестьянина. Бартош был крепостным дворянина Антония Шуйского. В 1783 году Бартош женился на Ядвиге Черниковой. У него было три дочери Елена, Цецилия и Юстина.

25 марта 1794 года Бартош Гловацкий был призван в армию военной комиссией (Komisja Porządkowa), которая набирала мужчин в войско повстанцев по одному мужчине от каждого селения. Военная комиссия позволила призванным на военную службу крестьянам взять с собою в качестве военного оружия косу. Костюшко сформировал из подобных крепостных крестьян отдельные пехотные полки, за не имением обычного оружия вооружённых косами.

4 апреля 1794 года Бартош Гловацкий прибыл в военный лагерь при Раславицах, где он принял участие в битве, которая его прославила.

В этом бою Бартош Гловацкий первым пошёл с косой на врага и смог захватить одну из пушек российской армии. После выигранной битвы при Раславицах Костюшко присвоил Бартошу Гловацкому военной звание хоружего и зачислил его в краковский гренадерский полк. Бартош Гловацкий был освобождён из крепостного права и получил в награду участок земли.

6 июня 1794 года Бартош Гловацкий сражался в битве при Щекоцинах. В этой битве пятнадцатитысячное польское войско потерпело поражение от совместной прусско-российской армии. Бартош Гловацкий был одним из 364 раненных, которые были эвакуированы с поля сражения. Бартош Гловацкий умер 9 июня от серьёзных ран и был похоронен в церкви Пресвятой Девы Марии в Кельце.

Память

Бартош Гловацкий стал символом борьбы польского народа за независимость. Во время раздела Польши его имя использовалось польскими патриотами как знак сопротивления и стойкости польского народа. Во время Польской Народной Республики коммунистические власти использовали имя Бартоша Гловацкого в качестве символа классовой борьбы. В Польше именем Бартоша Гловацкого названы центральные площади и улицы различных польских городов; в его честь воздвигнуты многочисленные памятники, на которых он изображён с косой, стоящим возле пушки.

• 8-я Дрезденская пехотная дивизия Армии Людовой носила имя Бартоша Гловацкого.
• Во Львове в Лычаковском парке находится памятник Бартошу Гловацкому.
• На вооружении Красной Армии находился бывший польский бронепоезд ПВО № 51, носивший название «Бартош Гловацкий» ,, который был захвачен советскими войсками после занятия ими в 1939 году Львова.
• Ванда Василевская написала пьесу «Бартош Гловацкий».

Источник

• Lubicz-Pachoński Jan, Wojciech Bartosz Głowacki, biografie, wydawnictwo: PWN, 1987

Ссылки

• [www.transmar.pl/strona_angielska/patroni/slupna/glowacki.html Wojciech Bartosz Głowacki]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Гловацкий, Бартош

Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.