Голландское вторжение на Бали (1906)

Голландское вторжение на Бали
</br>Голландские войска высаживаются в Сануре. 1906 год</br></br>Голландская кавалерия в Сануре
Дата	Сентябрь — октябрь 1906 года
Место	Бали, Индонезия
Итог	Решающая победа голландцев; голландцы оккупируют южный Бали
Противники
Нидерланды Нидерланды Бадунг</br>Табанан</br>Клунгкунг
Командующие
Маринус Бернардус Рост ван Тоннинген неизвестно
Силы сторон
3 пехотных батальона</br>1 кавалерийский деташемент</br>2 артиллерийских батареи</br>ВМФ неизвестно
Потери
неизвестно около 1 000 убито

Голландское вторжение на Бали (1906) — военная интервенция колониальной армии Королевства Нидерландов на остров Бали, которая привела к уничтожению двух южных балийских королевств — Бадунга и Табанана, а также к серьёзному ослаблению крупнейшего королевства острова — Клунгкунга. Это была шестая по счёту интервенция голландцев на остров.

Предыстория

Голландцы к середине XIX века уже завоевали северную часть Бали, присоединив королевства Джембрана, Булеленг и Карангасем к Голландской Ост-Индии, однако южные королевства — Табанан, Бадунг и Клунгкунг — остались независимыми. Между этими королевствами и голландцами постоянно возникали различные мелкие споры, и голландцы ждали лишь подходящего повода, чтобы начать массированное вторжение.

Одним из главных предметов споров между балийскими королями и голландцами было разграничение прав в присвоении товаров с кораблей, которые терпели крушения на рифах около Бали. По балийской традиции, имевшей название tawan karang, балийский король считался собственников всех затонувших в водах у его королевства судов, но голландцы не были с этим согласны. 27 мая 1904 года китайская шхуна под названием Sri Kumala села на рифы возле Санура и была тут же разграблена бадунгскими балийцами. Когда голландцы послали королю Бадунга требование отдать им часть добычи, он ответил отказом, заручившись поддержкой королей Табанана и Клунгкунга. Правитель Табанана также вызвал недовольство голландцев тем, что в 1904 году разрешил в своей стране обычай сати — ритуал сожжения живых родственников вместе с трупом умершего главы семьи, — который на Бали имел название wesatia, несмотря на то, что голландцы формально просили его не делать этого.

В июне 1906 года голландский флот начал блокаду южного побережья Бали, а правителям южных королевств были направлены различные ультиматумы.

Вторжение

14 сентября 1906 года довольно значительные силы Королевской голландской ост-индской армии, названные Шестой военной экспедицией, высадились в северной части пляжа в Сануре, территории Бадунга. Командовал голландскими войсками генерал-майор Маринус Бернардус Рост ван Тоннинген. Бадунгские солдаты совершили несколько нападений на палатки голландцев в Сануре, а также оказали серьёзное сопротивление в деревне Интаран.

Кесиман

Однако в целом голландцам удавалось продвигаться по стране без особого сопротивления, и они прибыли в город Кесиман 20 сентября 1906 года. Там местный царёк, вассал короля Бадунга, уже был убит его собственным жрецом, так как отказался оказывать вооружённое сопротивление голландцам. Его дворец был в огне, сам город опустел.

Денпасар

Голландцы вступили в город Денпасар так, словно были на военном параде. Никакого сопротивления им сначала оказано не было. Они подошли ко дворцу местного правителя и почувствовали запах дыма, а также услышали барабанный бой из-за стен дворца.

Когда голландцы подошли к воротам дворца, они открылись, и из дворца выступила молчаливая процессия под руководством местного раджи, которого на паланкине несли четыре человека. Раджа был одет в традиционные белые одежды для кремации и великолепные ювелирные украшения и был вооружён традиционным балийским кинжалом — крисом. Другие люди в процессии были чиновниками раджи, охранниками, жрецами, жёнами, детьми и слугами, и все они были одеты одинаково. Они уже провели над собой традиционные предсмертные ритуалы, были одеты в белые одежды, и каждый имел свой ритуальный крис.

Когда процессия была примерно в ста шагах от голландских войск, она остановилась. Раджа спустился с паланкина и дал знак жрецу, который подошёл к нему и вонзил кинжал ему в грудь. Остальные участники процессии начали убивать кинжалами себя и других, совершая ритуальный обряд под названием puputan (бой на смерть). Женщины насмешливо бросали свои драгоценности и золотые монеты в голландских солдат.

Впоследствии сообщалось, будто бы некоторые из вышедших из дворца балийцев стреляли по голландцам из ружей и метали копья и дротики, и это побудило солдат открыть по ним огонь из винтовок и артиллерии. Поскольку с каждой минутой из дворца выходило всё больше людей, гора трупов под голландским огнём всё увеличивалась. Всего в процессии было несколько сотен, а возможно — и более 1000 человек. И большая часть из них погибла под голландским огнём.

По другим источникам, какое-либо сопротивление со стороны балийцев — ложь. Некоторые из участников бойни впоследствии рассказывали, что голландцы первыми открыли огонь по балийцам, вышедшим из дворца, и что эти балийцы были вооружены только церемониальными крисами и — редко — копьями и щитами, а также что выжившие под обстрелом покончили с собой, убивая себя и других в соответствии с канонами puputan.

После завершения резни голландские солдаты сняли все ценные вещи с трупов и сожгли руины сгоревшего под артиллерийским огнём дворца. Город Денпасар был стёрт с лица Земли.

В тот же день подобные события происходили в соседнем городе Пемекутане, где жил король Густи Геде Нгурах. Голландцы позволили королю и знати совершить ритуальное самоубийство и начали грабить трупы.

Эти события в настоящее время называют на Бали «бадунгским пупутаном» и прославляют как пример сопротивления иностранной агрессии. Огромный бронзовый памятник возведён на центральной площади современного Денпасара, где раньше стоял дворец раджи, славя балийское сопротивление посредством совершения «пупутана».

Табанан

Голландцы затем двинулись к Табанану, куда бежали король Густи Агунг Нгурах и его сын, впоследствии сдавшиеся голландцам и пытавшиеся договориться с ними, чтобы править королевством под их протекторатом.

Голландцы в ответ предложили им лишь высылку на острова Мадура или Ломбок, и они предпочли покончить с собой в тюрьме два дня спустя. Их дворец был разрушен и разграблен голландцами.

Клунгкунг

Голландцы также двинули свои войска на Клунгкунг, готовясь вступить в битву с Дева Анунгом, правителем Клунгкунга и номинальным королём всего Бали, но в итоге отказались от этого, так как Дева Анунг не стал сражаться с голландцами и договорился с ними о подписании соглашения, по которому разрушал свои укрепления, отдавал голландцам огнестрельное оружие и отказывался от экспортных и импортных пошлин при торговле с голландцами.

Подходящий повод для вторжения в Клунгкунг нашёлся у голландцев спустя два года. Тогда произошло последнее вторжение на остров, в результате которого последнее традиционное королевство на Бали было уничтожено.

Последствия

Голландцы за достаточно короткий срок в ходе двух кампаний 1906 и 1908 года установили полный контроль над островом Бали.

Голландские вторжения, тем не менее, привлекли внимание мировой прессы, и западная общественность узнала о кровавых зверствах в южной части острова. Газеты отмечали резкую диспропорцию между «преступлениями» балийцев и ужасами карательных голландских экспедиций. В результате образ Нидерландов как «доброй» и «ответственной» колониальной державы был окончательно разрушен.

Нидерланды, также критикуемые мировой общественностью за жестокость солдат на Суматре, Яве и восточных островах Индонезии, решили попытаться восстановить свой престиж «добрых» колонизаторов, загладив свою вину перед балийцами: было объявлено о начале так называемой «этнической политики». В итоге голландцы на Бали стали исследователями и защитниками балийской культуры и старались сохранить её наряду с начавшейся модернизацией страны. Были предприняты значительные усилия по сохранению традиционной культуры Бали, сам остров планировалось сделать «живым музеем» «классической» культуры Юго-Восточной Азии, и уже в 1914 году остров открылся для международного туризма. В связи с этим жесточайшие вторжения 1906 и 1908 годов, вызвавшие международное возмущение, парадоксальным образом способствовали сохранению балийской культуры и превращению острова в один из самых популярных мировых курортов, каким он является и по сей день.

Ссылки

• Willard A. Hanna. Bali Chronicles. — Periplus, Singapore, 2004. — ISBN 079460272X.
• Andy Barski, Albert Beaucort and Bruce Carpenter, Barski. Bali and Lombok. — Dorling Kindersley, London, 2007. — ISBN 9780756628789.
• Debbie Guthrie Haer, Juliette Morillot and Irene Toh, Haer. Bali, a traveller's companion. — Editions Didier Millet, 2001. — ISBN 9789814217354.

Отрывок, характеризующий Голландское вторжение на Бали (1906)

Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!