Госанкэ

Токугава Госанкэ (яп. 徳川御三家 буквально «Три Дома Токугава»), Госанкэ или, ещё проще, Санкэ — название трёх ветвей японского рода Токугава, произошедших от трёх младших сыновей основателя рода Токугавы Иэясу (Ёсинао, Ёринобу и Ёрифусы). Если в том была необходимость, среди преемников этих домов выбирался сёгун, ведь они были родственными правящей династии. Эти дома были названы Овари, Кии и Мито. Они продолжают существовать даже после отмены системы административных владений (хан) периода Эдо.

В период Эдо термин госанкэ также мог относиться к различным другим комбинациям домов Токугава (например, сёгун и дома Овари и Кии).

История

После основания своего сёгуната Иэясу продолжил назначать членов своей семьи на ключевые посты. Ёсинао, его девятый сын, был назначен даймё Нагои (провинция Овари), десятый сын — Ёринобу — даймё Вакаямы (провинция Кии) и одиннадцатый сын — Ёрифуса — даймё Мито (провинция Хитати). Вследствие такого распределения феодов были основаны дома, которые официально называются Дом Овари рода Токугава (яп. 尾張徳川家 Овари Токугава-кэ), Дом Кии рода Токугава (яп. 紀伊徳川家 Кии Токугава-кэ) и Дом Мито рода Токугава (яп. 水戸徳川家 Мито Токугава-кэ). Иэясу дал им право на назначение своего сёгуна в том случае, если нет преемников у главной линии. В течение периода Эдо такое случалось дважды: когда в 1716 году умер, не оставив наследника, седьмой сёгун, и после смерти тринадцатого сёгуна в 1858 году.

Госанкэ имели самый высокий ранг относительно других симпанов, даймё, которые были родственники сёгуна. После Реставрации Мэйдзи, в рамках системы кадзоку, руководители трёх домов стали маркизами. В 1929 году глава дома Мито был возведён из маркиза в герцоги.

Дом Овари

Старшим из трёх домов был дом Овари. Первым в этой линии был Токугава Ёсинао, девятый сын Иэясу. Он и его наследники были даймё в княжестве Овари (хан Овари) с его политико-административным центром в замке Нагоя. Доходность феодальных владений равнялась 619 500 коку, коку определялся как количество риса, потребляемое в течение года одним взрослым человеком (около 180 литров). Урожаи риса у дома Овари были больше, чем у других домов. Перед отменой сёгуната и системы хан, дом возглавлялся поочерёдно 17 мужчинами. Несмотря на старшинство дома Овари, только его наследники не становились сёгунами.

Дом Кии

Вторым по старшинству был дом Кии или Кисю. Его основатель — Токугава Ёринобу, десятый сын Иэясу — был переведён в Вакаяму в 1619 году, когда предыдущий даймэ получил новое поместье. Ёринобу был даймё княжества Кии с его административным центром в замке города Вакаяма и доходом в 555 000 коку. Во время периода Эдо феодальное владение возглавляли 14 человек. Это была единственная семья, которая произвела непосредственно преемников сёгуна. В 1716 году таковым стал пятый даймё дома Кисю — Токугава Ёсимунэ. Он установил три новых дома на основе госанкэ, названных госанкьё, поставив во главе двух сыновей и внука. Их отличием было то, что преемники не правили княжествами (хан). В конечном счете один из домов госанкьё, дом Хитоцубаси, произвёл на свет двух сёгунов — Токугава Иэнари в 1787 году и Токугаву Ёсинобу в 1866 году. И, ещё в 1858 году, сёгуном становился Токугава Иэмоти из дома Кии.

Дом Мито

Самой меньшей по старшинству была ветвь Мито. Её основателем был Токугава Ёрифуса, одиннадцатый сын Иэясу. Феодом этого дома был хан Мито в провинции Хитати с замком в городе Мито и земли первоначально с доходом 250 000 коку, а позже (1710 год) с доходом в 350 000 коку. Во главе дома стояли 11 человек, в том числе Токугава Мицукуни. Из рождённых в доме Мито только Токугава Ёсинобу смог стать сёгуном. Однако перед этим в 1848 году Ёсинобу усыновили, он стал главой ветви Хитоцубаси дома Кии, а позже, будучи членом этого дома, последним сёгуном.

Отрывок, характеризующий Госанкэ

Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.