Греция на «Евровидении-2005»
Конкурс песни Евровидение 2005 | ||
---|---|---|
Национальный отбор | ||
Страна | Греция | |
Выбранный артист | Елена Папаризу | |
Выбранная песня | My Number One | |
Язык песни | английский | |
Композитор(ы) | Кристос Дантис | |
Поэт(ы) | Мария Гермноу, Кристос Дантис | |
Результаты | ||
Результат в финале | 1 место, 230 очк. | |
Другие участия: | ||
Проведение: |
Выступление Греции на конкурсе песни Евровидение 2005, которое прошло в Киеве, стало 26-м конкурсом на Евровидении для Греции. Страну представляла Елена Папаризу с песней My Number One, и это выступление принесло Греции победу с результатом в 230 баллов.
Национальный отбор
Телеканал ERT провел внутренний отбор 2 марта 2005. Елена исполнила три песни (четвёртая была дискфалифицрована) из которых смешанным голосованием была выбрана песня My Number One.
№ | Песня | Авторы | % | Место |
---|---|---|---|---|
1 | "My Number One" | Christos Dantis & Natalia Germanou | 66.47% | 1 |
2 | "OK" | Christodoulos Siganos & Valentino | 24.55% | 2 |
3 | "Let's Get Wild" | Douglas Carr | 8.98% | 3 |
- | |
|
Дисквалифицирована | N/A |
Исполнитель
Елена Папаризу родилась 31 января 1982, в городе Бурос, лен Эльвсборг, Швеция. Греческая певица. В 2001 в составе группы «Antique» представляла на конкурсе песни Евровидение 2001 Грецию, заняв 3 место. В 2005 выступала сольно, и, улучшив свой результат, заняла 1 место.
Голосование
|
|
См. также
Напишите отзыв о статье "Греция на «Евровидении-2005»"
Ссылки
- [www.eurovision.tv/ Официальный сайт Евровидения]
|
Отрывок, характеризующий Греция на «Евровидении-2005»
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.