Гроза, Александр

Александр Гроза
Aleksander Groza
Место рождения:	Закриничье, Киевская губерния, Российская империя
Место смерти:	Халаимгородок, Волынская губерния, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Род деятельности:	поэт
Направление:	поэзия
Язык произведений:	польский

Александр Кароль Гроза (польск. Aleksander Groza; 30 июня 1807, с. Закриничье, ныне Оратовский район Винницкой области, Украина — 3 ноября 1875, Халаимгородок, ныне Андрушёвский район Житомирской области) — польский поэт эпохи романтизма, принадлежавший к так называемой «украинской школе» в польской поэзии.

Биография

Родился в богатой дворянской семье. Его отец был известным волынским помещиком. Гроза получил достаточно хорошее и обширное образование — сначала на медицинском факультете Виленского университета, затем в Дерптском университете. Дебютировал в печати в вильнюсском ежегоднике «Noworocznik litewski na rok 1831». В 1836 году опубликовал своё наиболее известное сочинение, поэму «Староста Каневский». В 1840-е годы жил в селе, которое унаследовал на Украине, и занимался литературной работой. В 1850 г. переехал в Бердичев, затем в Житомир, где посвятил себя выпуску дешёвых учебных и литературных изданий для бедных и другой благотворительной деятельности.

Творческий путь

Первые свои творения Александр Гроза опубликовал в 1831 году в «литовском Новоричнику» (wileńskiу Noworoczniku) в Вильнюсе. Через пять лет он выпустил «Староста Каневский» (Starosta Kaniowski) свой первый и самый известный роман, в котором рассказывалось про похождениях Николая Потоцкого. В период с 1838 по 1842 годы проходили слухи, в том же Вильнюсе, что его поэзии соизмеримы с произведениями художников.

Следующее творение Александра — повесть, что была опубликованная только в 1848 году, было писано в манере бытовой, как «Выписки из дневника Владислава» (Władysław — wyciąg z pamiętników). Другой новый его произведение, классифицируется в этом же литературном стиле, «Мозаика контрактовый» (Mozaika kontraktowa) — это дневник 1851 года, которого он окончил в 1857 году. Дальнейшие его произведения остались неизвестными, и в то время он уже больше себя посвящал деятельности народников, пропагандируя народное искусство и занимаясь благотворительными или издательскими проектами. Александр Гроза считается подзабытым украинским писателемК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).

Ссылки

• Гроза, Александр // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Гроза, Александр

Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.