Гюлеш

Гюлеш (азерб. Güləş) — азербайджанская национальная борьба. Популярна как в окрестностях Баку, в таких населённых пунктах, как Маштага, Нардаран, Бузовна, Забрат, так и во многих других районах и городах Азербайджана (в Гяндже, Шеки, Казахе, Сальянах, Таузе, Закаталах и др.).

История

Одним из важнейших средств физического воспитания азербайджанского народа издавна была народная борьба гюлеш, соревнования по которой были раньше местными. С 1937 года проводятся состязания на первенство как районов, городов, так и республики.

Большая работа по воссозданию истории гюлеша и систематизации правил борьбы проделана молодым азербайджанским учеными, доцентом Азербайджанского института физической культуры Э. Рагимовым.

Встреча пехлеванов, как пишут исторические хроники часто решала судьбу сражения целых армий. Бытует народная легенда об Алты Айлаге из селения Муштагы, который будучи от природы физически сильным, тренировался огромными деревянными булавами, и даже с живым верблюжонком, одной рукой поднимал каменные плиты, вступал в борьбу сразу с несколькими силачами.

В Баку у подножья Девичьей башни в специальном помещении зурхана, меандры (тренеры) проводили свои занятия с учениками и боролись пахлеваны. В Музее истории Азербайджана выставлены отдельные сохранившиеся снаряды для зорхана. Предметы эти были тяжёлыми (зорхана мили, палицы, щиты, йекбаргиры, гири) и служили для тренировок. Перед началом же состязания пехлеваны-силачи проводили в зорхана разминку, которая чаще всего проходила в сопровождении народных музыкальных инструментов. На одном из спортивных орудий масляной краской изображена схватка борцов. Этот рисунок даёт представление о том, как проходила схватка в национальной борьбе гюлеш, в какой одежде были спортсмены, какие снаряды и приёмы применялись ими, какими способами пользовались борцы и т. д..

Силачей в сёлах и городах уважали, так как те могли защитить мирных жителей от нападения чужеземцев. Между борцами регулярные состязания проводились во время перерывов в сельскохозяйственных работах, в дни праздников, таких, как Новруз-байрам.

Интересно отметить, что в «Обозрении российских владений за Кавказом» 1836 года Н. Флоровским даются сведения о спортивных занятиях жителей Елисаветполя (тогдашнее название Гянджи), где для борьбы существовал даже особый дом:

Гимнастические упражнения часто занимают жителей Елисаветпольских: они с удовольствием смотрят на борьбу, для которой даже назначен особый дом. Татары весьма хорошо знают, что такие игры полезны для укрепления тела.

Гюлеш упоминается в фильме «Не бойся я с тобой», где герой Льва Дурова Сан Саныч, перед началом тренировки, говорит узникам: «кстати очень многое я взял из вашей народной борьбы гюлеш».

Особенности

Борцы в гюлеш могут захватывать своего противника ниже пояса (за ноги и за шаровары), им разрешены подножки, подсечки, подхваты, зацепы и некоторые другие приёмы. Перед началом борьбы пехлеваны приветствуют друг друга на середине ковра, а затем танцевальными шагами направляются в противоположные углы ковра. При этом они выполняют движения руками: одной рукой они проводят вверх и назад, а другой — вниз и назад, затем наоборот. Позже борцы, приняв упор лёжа, по 3—4 раза попеременно сгибают и разгибают каждую руку. Схатка начинается сразу после того, как по свистку судьи борцы, выйдя на середину ковра, подадут друг другу руки и трижды толкнутся плечами. Борьба проходит с музыкальным сопровождением, под музыку таких народных инструментов, как зурна и нагара.

Раньше борец проигрывал сразу после того, как падал на колени. Для этого, борцам на колени привязывали небольшие зеркальца, раздавить которых считалось поражением. Теперь борцам разрешено переходить в партер и пользоваться мостом. Победа присуждается по очкам только в том случае, когда не сделано туше и борец не положен на лопатки. Учитываются как броски противника на ковёр, так и инициатива при ведении схватки.

См. также

• Кураш
• Гуреш

Ссылки

• [www.sport-enc.ru/html/a/azerbaydjanska8-sportivna8-bor5ba-g7leq.html Азербайджанская спортивная борьба гюлеш]. — Энциклопедический словарь по физической культуре и спорту, 1961. — Т. 1.
• Александр Лавров. [azeri.ru/az/traditions/kuraj_pehlevanov/ Кураж пехлеванов]. — журнал: Националь, 2005.
• И. Васьянов. [ussrwrestling.narod.ru/aze.htm Гюлеш - национальная азербайджанская борьба]. — журнал: Физкультура и спорт, 1951.

Отрывок, характеризующий Гюлеш

– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.