Даулеткерей

Даулеткерей Шигаев
Почтовая марка Казахстана, посвящённая 175-летию Даулеткерея, 1995
Род деятельности:	домбрист и композитор Казахстана XIX века
Дата рождения:	1820(1820)
Место рождения:	аул Орда, Букеевская Орда
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	4 мая 1887(1887-05-04)

Даулеткерей Шигаулы (Шигаев) (каз. Дәулеткерей Шығаұлы), (1820, аул Орда, Букеевская Орда, Российская империя — 4 мая 1887, там же) — известный казахский народный композитор XIX века, кюйши, акын.

Биография

Даулеткерей родился весной 1820 года в ауле Орда тогда Внутренней Орды (ныне село Хан ордасы Бокейординского района Западно-Казахстанской области). Его отец султан Шигай Нуралиев временно (1815—1823) правил Внутренней (Бокеевской) Ордой после смерти хана Бокея будучи регентом несовершеннолетнего будущего хана Жангира Бокеева. Он умер, когда Даулеткерею было всего пять лет, и дальнейшие заботы о его воспитании взял на себя двоюродный брат, султан Мендигирей Букейханов, самый богатый и влиятельный человек в Букеевской Орде после хана Жангира.

В детстве Даулеткерей учился мусульманской грамоте у муллы. Хан Жангир, получивший образование в России, создавал возможности для получения детьми русского образовани в Орде. Даулеткерей научился говорить по-русски, умел по-русски читать и писать. Его прозвали образованным мальчиком. Но он выделялся умением играть на домбре. Мастерству игры на этом инструменте он научился у превосходного домбриста Мусиралы Бердалы-улы. В Орду, ставшую зимним центром султанов, в начале 40-х годов 19 века приглашали артистов драмы и музыкантов из Саратова. Есть сведения, что Даулеткерей с детства был знаком с русской и европейской музыкой. Он хорошо играл и на русской балалайке, умел играть на гитаре и мандолине [www.history.kz/biogr/Dauletk.php].

В молодости Даулеткерей стал свидетелем народно-освободительного восстания казахов Букеевской орды (1836—1838) под руководством Исатая Тайманова и Махамбета Утемисова против российской колонизации и наместника царя хана Жангира, которое оставило свой отпечаток на творчестве кюйши.

В 1851 году Даулеткерей Шигаев становится правителем рода Серкеш. Он попадает в число представителей казахского народа на торжествах по случаю коронации царя Александра II в 1855 году. В этом путешествии в Петербург он услышал и увидел много интересного, чего не видел и не слышал раньше, услышал произведения европейских композиторов в оркестровом исполнении.

В 1861 году Даулеткерея назначили правителем рода в Кызылкурт, там он через год встретился с «отцом» кюев — Курмангазы. Даулеткерей во время встречи сыграл свой кюй «Булбул» (Соловей). Пьеса очень понравилась Курмангазы, он включил её в свой репертуар и даже сочинил своеобразный парафраз на эту тему. Играя друг другу, Курмангазы и Даулеткерей много позаимствовали друг от друга [www.unesco.kz/heritagenet/kz/content/history/portret/daulet.htm]. Известный казахский музыковед, академик Ахмет Жубанов пишет: «На музыкальное творчество Даулеткерея большое влияние оказали беседы с Курмангазы, встречи с другими домбристами, исполнявшими кюи в традиционно народной манере».

Последующие кюи Даулеткерея «Топан» и «Жигер», выражающие стремление народа к свободе, вместе с тем отражают раздумья человека, много выстрадавшего в жизни, мужественного, сдержанного, серьёзного. О кюе «Жигер» собиратель казахских народных произведений Александр Затаевич писал: «В этом кюе звуки превышают возможности домбры, бьют через край, бурлят. Это произведение, написанное в приподнято-возвышенном темпе, имеет большое значение».

В последние три десятилетия жизни замечательного кюйши наступает подлинный расцвет творчества. Появляются кюи, совершенные по мастерству и глубине содержания.

Даулеткерей скончался 4 мая 1887 года. Он оставил значительное музыкальное наследие, повлиявшее на дальнейшее развитие народной инструментальной музыки в Казахстане.

Творчество

В начале 40-х годов были созданы первые известные кюи Даулеткерея «Кыз Акжелен» и «Кос-алка́». Толчком к сочинению этих домбровых пьес послужили жизненные впечатления акына. В одном случае — встреча с искусной домбристкой и очень красивой девушкой Акбала-кыз. Ей и посвящён кюй «Кыз-Акжелен». Это первая попытка Даулеткерея создать в музыке портретную зарисовку. Александр Затаевич, записавший это произведение, отметил: «Очень красива и свежа его средняя часть, где на высоком регистре домбры звучит красивая мелодия, как бы интонируемая девичьими голосами».

Кюй «Кос-алка́» («Пара серег») представляет собой жанровую картинку, рисующую поэтический образ девушки, в ушах которой серьги нежно позванивают во время ходьбы. Оба кюя представляют собой лирические пьесы, проникнутые светлым, радостным настроением.

Следующие два произведения «Коныр-кюй» и «Кос шек», созданные в период поисков новых средств выразительности, являются новаторскими. Затаевич назвал «Коныр-кюй» настоящей элегией и дал следующую характеристику этим двум кюям: «Две пьесы, в содержании своем обобщенные мятущимся и патетическим началом несколько подчеркнутой выразительности и, по характеру своих выспренных мелодических формул, как бы переливающиеся за пределы типично казахской инструментальной мелодии и приёмов её развития».

Кюй «Жигер» был создан в годы тяжелого душевного кризиса. «Жигер» — произведение громадной трагедийной силы и взволнованности, передавшее тревожный дух своего времени.

Произведения Даулеткерея демонстрируют прогрессивные общественные взгляды, философию жизни, лирику времени, историю народа. Особенно ярко в его кюях отображаются картины природы и её красота. Всего за свою жизнь акын сочинил около сотни инструментальных произведений для домбры. По словам известного исследователя музыки Ахмета Жубанова племянник Даулеткерея Науша Бокейханов, живший в советское время, играл около 50 его кюев.

Память

• В Бокейординском историко-музейным комплексе (село Ханская ставка) построен белоснежный мавзолей над могилой акына.

• К 175-летию со дня рождения Даулеткерея выпущена сцепка — две памятные почтовые марки Казахстана номиналом 2 и 28 тенге с одинаковым портретом.

• В 1995 году Западно-Казахстанскому институту искусств в Уральске присвоено имя Даулеткерея.

• Именем Даулеткерея названы улицы в Алматы, Атырау, Уральске.

• В 2006 году именем Даулеткерея назван в населённый пункт в Курмангазинском районе Атырауской области.

Литература

Затаевич А. В., «500 казахских песен и кюев», Алма-Ата, 1931.

Жубанов А. К., «Даулеткерей», в книге «Струны столетий», Алма-Ата, 1958, с. 86-116.

«Шигаев Даулеткерей», Кюи (Мелодии), нотные записи для домбры. (сост. и муз. ред. А. К. Жубанов), Алма-Ата, 1961.

Аравин Петр Вас. «Великий кюйши Даулеткерей. Жизнь и творчество», Алма-Ата, 1964.

Аравин П. В. «Записи кюев Даулеткерея», в сб. «Музыкознание», Алма-Ата, 1967.

Аравин П. В. «Даулеткерей и казахская домбровая музыка ХІХ века», Алматы, Өнер, 2008.

Интересные факты

• 2008 год — Известная казахская этно-рок-группа «Улытау» сочинила композицию «Даулеткерей» на основе его кюя «Короглы» [www.playcast.ru/view/1622301/9565e6b7df767561f36e3bb1264b5e2b73747247pl], а также интерпретировала его другой известный кюй — «Акжелен» [kiwi.kz/watch/o3h6yhk425ci/].
• 2011 год — Кюй Даулеткерея «Короглы» стал основой первой композиции «Эдиге» дебютного альбома «Аттила» другой уникальной казахской этно-рок-группы «Алдаспан», впервые использующей вместо электрогитар электродомбры (соло, ритм и бас) [aldaspan.kz/ru/composers.html].
• В 2011 году кюй Даулеткерея вошёл в репертуар джазового Биг-бэнда Игоря Бутмана [www.kazpravda.kz/pda/index.php?status=banner&list_id=2&lang=rus&banner_uin=1118783999]]

Отрывок, характеризующий Даулеткерей

– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».