Джонс, Кейси

Кейси Джонс
Casey Jones
Имя при рождении:	Джон Лютер Джонс
Род деятельности:	машинист паровоза
Дата рождения:	14 марта 1863(1863-03-14)
Гражданство:	США США
Дата смерти:	30 апреля 1900(1900-04-30) (37 лет)
Место смерти:	Вон, Миссисипи (англ. Vaughan)
Супруга:	Мэри Джоанна Брэйди

Джон Лютер Джонс по прозвищу Кейси (англ. John Luther «Casey» Jones; 14 марта 1863 — 30 апреля 1900) — легендарный машинист и герой американского фольклора.

Краткая биография

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Ранние годы

Кейси Джонс родился в семье сельского учителя где-то в юго-восточном уголке Миссури. Точное место рождения Кейси неизвестно. В 1876 году вся его семья переехала в Кейс, Кентукки. Как и все мальчишки, Джон любил наблюдать за поездами и работой персонала. Часто бывал и в депо. В 1878 году, когда ему исполнилось 15 лет, он поступил на работу телеграфистом в Колумбусе, шт. Кентукки, для железнодорожной компании «Мобил & Огайо». А затем переехал в Джексон, Теннесси. Здесь он и стал Кейси Джонсом. Такая в то время была практика среди американских железнодорожников — давать молодым парням прозвища, чтобы можно было легко отличить всех тех, у кого одинаковые имена (разнообразия в них тогда тоже не наблюдалось). Сразу же по прибытии на вопрос, откуда он приехал, Джон ответил: «Из Кейса, Кентукки». Так за ним и закрепилось это прозвище. И хотя он произносил его Кейс (англ. Cayce), его жена впоследствии переиначила имя в Кейси (Casey).

Семья и рост в должности

25 ноября 1886 года Кейси женился на Мэри Джоанне Брейди («Джейни») и купил дом в Джексоне, на Уэст Честер-стрит. В 1890 году он стал машинистом товарного поезда Центрально — Иллинойской железной дороги и очень скоро зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. А его паровозный свисток сразу же узнавали — такого удивительного звука ни у кого не было. По словам очевидцев, он напоминал военный клич викингов. Разумеется, после смерти Кейси Джонса многое в его биографии приукрасили. Но то, что касается свистка, подтверждается свидетельствами, сделанными ещё при его жизни. На всем протяжении участка Джексон, Теннесси и Уотер-Вэлли, Миссисипи люди не ложились, пока не слышали, как проезжает Кейси Джонс…

Кейси делал все, чтобы добиться должности машиниста пассажирского поезда, которая была намного престижнее (да и оплачивалась лучше). В феврале 1900 года его желание осуществилось. Он переехал в Мемфис и стал водить пассажирский скорый между Мемфисом и Кантоном, штат Миссисипи. Это был один из четырёх эстафетных скоростных поездов, связывающих Чикаго и Новый Орлеан, и прозванных «снарядами» (Cannonball) за высокую скорость.

Катастрофа в Вогане

29 апреля 1900 года Кейси находился в Мемфисе, куда привел из Кантона свой скорый № 2. Здесь он узнал о том, что неожиданно заболел Сэм Тэйт, машинист поезда № 1 (Мемфис — Кантон). Кейси было предложено заменить его и сделать двойную поездку — обратно в Кантон (хотя он должен был по правилам отдыхать до следующего утра) — и Кейси согласился. «Первый» находился в отличном состоянии, кочегаром на нём был опытный Сим Уэбб. В 0.50, с опозданием на 1,5 часа, скорый № 1 в составе паровоза 382 и 6 вагонов вышел из Мемфиса. Погода была дождливая, хотя паровозы её не боялись, но вдобавок к ночи стоял туман и видимость была не слишком хорошая. На перегоне в 170 км до Гренады Кейси наверстал почти час, а на 37-километровом перегоне Гренада-Уайнона выиграл ещё 15 минут, так что к тому времени, когда скорый прибыл к Дюрану, он шёл почти по графику.

В Дюране Кейси получил сообщение о двух товарных составах, стоящих в Вогане на запасном пути паровоз к паровозу, но хвост одного из них торчит на главном пути (подобный эпизод запечатлен в фильме Магистраль). В таких случаях машинисты проводят специальный манёвр с передвиганием — если мешает хвост, то сначала длинный поезд (или, в данном случае, «сцепка» из двух товарных) убирает его, двигаясь вперед и давая возможность идущему по главному пути составу пройти входную стрелку и въехать на станцию, а когда он её минует, то «длинный» в кратчайший срок дает задний ход, убирая с главного пути на выходной стрелке свою носовую часть.

Кейси Джонс выполнял данный манёвр не раз и особо не волновался, но он не знал главного — воздушный шланг на втором товарняке лопнул, и 4 вагона так и остались неподвижно стоять на главном пути (хотя ещё оставалась возможность отбуксировать замерший состав другим паровозом в сцепке). Тем временем, наверстывая последние минуты графика, Кейси Джонс гнал свой скорый к Вогану слишком быстро (вероятно, около 120 км/ч, это предел для паровозов того времени со слабой нагрузкой на ровном прямом участке). Участок дороги здесь напоминал букву S, Джонс находился перед вторым поворотом, и сигналы видеть не мог, а радиосвязи у машинистов тогда не было. Однако с левой стороны, которая не была блокирована поворотом, красный сигнал увидел Сим Уэбб. «Бог мой, на главном пути кто-то есть!» — закричал он Кейси. Последний немедленно приказал кочегару спрыгивать и уже в прыжке Сим услышал хорошо знакомый «свисток Кейси Джонса» — последнюю попытку машиниста предупредить о приближении поезда.

Несмотря на отчаянные попытки Кейси Джонса остановить состав (за несколько секунд он выпустил на тормозные колодки почти полтонны песка), его паровоз врезался в стоящие на путях вагоны. Из 4 вагонов он протаранил 3 — сначала вагон с сеном, потом — с зерном, а напоследок — с древесиной, и только после этого, абсолютно искорёженный, сошёл с рельсов, а четвёртый вагон товарного состава от удара влетел на запасной путь. Усилия машиниста, не покинувшего паровоз до самого конца, не были напрасными — его экстренное торможение спасло жизни всех пассажиров, единственным погибшим оказался сам Кейси Джонс, которому было всего 37 лет. Его остановившиеся часы показывали 3:52.

Центрально-Иллинойсская компания попыталась возложить вину за катастрофу на Кейси Джонса, мол, он проигнорировал сигналы, поданные сигнальщиком Джоном Ньюберри, однако Сим Уэбб сразу же после гибели Кейси и до самой своей смерти в 1957 году отрицал наличие сигналов, ракет, петард и прочих экстренных средств оповещения. Все пассажиры высоко оценили героический поступок машиниста, а завершили дело газеты, вышедшие с огромными заголовками о подвиге Кейси Джонса, после чего о нём узнали все. Постепенно «Храбрый машинист», как стали называть Кейси, сделался героем песен, легенд и анекдотов. В настоящее время в Уотер-Вэлли действует музей Кейси Джонса, где в 2000 году была торжественно отмечена 100-летняя годовщина его гибели.

Культурное влияние

Песни

Песня Уоллеса Сандерса

Афроамериканец Уоллес Сандерс, друг Кейси Джонса, мыл паровозы в железнодорожных мастерских в Кантоне. А на досуге любил сочинять незамысловатые песенки о людях, которых хорошо знал. Он неплохо пел и свистел. Сразу же после катастрофы в Вогане он написал песню о Кейси Джонсе на мотив популярной в то время песенки «Джимми Джонс». Она быстро разошлась среди железнодорожников, и вскоре её запели по всей Центрально-Иллинойской дороге. Легенда гласит, что песню услышал машинист Уильям Литон и записал её для своих братьев, Фрэнка и Берта, выступавших в водевилях. Братья обработали песню, добавили к ней хор для припева и включили в свой репертуар. В 1902 году она была опубликована. Автором музыки и слов значились Т. Лоренс Зайберт и Эдди Ньютон. С тех пор, как пишет автор «Деревни Кейси Джонса» Брюс Гарнер (биограф погибшего машиниста), было опубликовано более 40 версий. Примечательно, что ни семья Джонса, ни Уоллес Сандерс не получили за них ни цента…

Популярность песни о Кейси Джонсе с годами только росла. Её с успехом исполняли популярные американские музыканты (в основном, кантри — поскольку она написана именно в этом стиле) — Вуди Гатри, Пит Сигер, Джонни Кэш, юный актёр и исполнитель кантри Стюарт Андерсон и многие другие. Текст песни о Кейси Джонсе с годами несколько отклонялся о первоначального варианта. Впрочем, не так уж и серьёзно — заменялись отдельные слова. Например, глагол поднялся (в кабину) звучит в разных вариантах. А у Стюарта Андерсона вместо кабины вообще паровоз. В целом же, рассказ о героической гибели Храброго машиниста остался тем же.

Casey Jones — the Union scab (вариант Джо Хилла)

Популярность имени Кейси Джонса привела к тому, что через десяток лет оно несколько обесценилось. В 1911 году известный радикальный рабочий активист и автор «песен протеста» Джо Хилл на уже всем хорошо знакомую мелодию написал совсем другие слова. Кейси Джонс представал в новой версии, как штрейкбрехер (scab) Южно — Тихоокеанской железной дороги (S. P.) Поводом к написанию подобного варианта явилась крупная (до 35 000 человек) забастовка рабочих железнодорожных мастерских Центрально—Иллинойской системы (куда входила и Южно—Тихоокеанская). В США обе версии исполнял Пит Сигер. После войны вариант Хилла был переведен сначала на немецкий, а затем и на русский язык. Эту песенку о штрейкбрехере Кейзи Джонсе (главный герой именуется «Кейзи», как в немецкой версии) пел Леонид Утёсов. Существуют и другие, оригинальные варианты песен о Кейси Джонсе. Среди недавних авторов — американская рок-группа Grateful Dead

AC/DC – What's Next To The Moon

Упоминается в тексте песни  "What's Next To The Moon"

Иллюстрации

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

Музеи Кейси Джонса

• [www.caseyjones.com The Historic Casey Jones Home & Railroad Museum in Jackson, Tennessee]

Ссылки

• [www.trainweb.org/caseyjones/song.html Ballad of Casey Jones]
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=10214 Casey Jones on Find-A-Grave]
• [www.watervalley.net/users/caseyjones/casey.htm Casey Jones — The Real Story]
• [tuttoqua.mylivepage.ru/file/776_%22КЕЙСИ_ДЖОНС%22 Музыкальный архив мр3 песен о Кейси Джонсе]
• [www.youtube.com/watch?v=aKFX9TrJVqc&feature=related Youtube: Casey Jones Sung by Billy Murray & Chorus]
• [www.blueshouse.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=295:apisigin-vaughan&catid=33:cdelta&Itemid=5 Фотоочерк В.Писигина «Воган, Миссисипи: место трагической гибели Кейси Джонса».]

Отрывок, характеризующий Джонс, Кейси

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.