Дурная кровь (фильм, 1956)
| Дурная кровь | |
| The Bad Seed | |
| Жанр |
психологический триллер |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер |
Мервин Лерой |
| Автор сценария |
Джон Ли Мэхин |
| В главных ролях | |
| Оператор |
Гарольд Россон |
| Композитор |
Алекс Норт |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
129 мин. |
| Бюджет |
$1 000 000 |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
«Дурная кровь» (англ. The Bad Seed, 1956), другое название «Плохое потомство» — американский чёрно-белый психологический триллер Мервина Лероя, снятый по одноимённой пьесе Максвелла Андерсона, которая в свою очередь была написана по одноимённому роману Уильяма Марча.
Фильм был номинирован на Оскар за лучшую женскую роль (Нэнси Келли), за лучшую женскую роль второго плана (Айлин Хекарт и Патти Маккормак) и за лучшую операторскую работу в чёрно-белом кино.
Содержание
Сюжет
Муж Кристин Пенмарк полковник Кеннет Пенмарк уезжает из дома на несколько дней по служебным делам. В тот же день у их 8-летней дочери Роды проходит в школе пикник. Рода очень возбуждена, так как недавно у неё в школе проходил конкурс чистописания, на котором она заняла второе место, а медаль победителя досталась её однокласснику Клоду Дэйглу, что Рода находит несправедливым. Отведя Роду на пикник, который проходит у озера, Кристин уходит домой и позже узнаёт, что в этом озере в этот день утонул ребёнок — Клод Дэйгл. Кристин волнуется, что Рода, возможно, травмирована его смертью, но когда Рода возвращается домой, с удивлением обнаруживает, что та ведёт себя вполне спокойно и даже немного вызывающе для ребёнка, который видел труп (она признаётся матери, что присутствовала в тот момент, когда тело мальчика вытаскивали на берег). После похорон к ним на дом приходит учительница Роды Клаудия Ферн, которая сообщает Кристин, что Рода исключена из их школы из-за очень странных подозрений: во-первых, Рода в тот день несколько раз набрасывалась на Клода с кулаками и с требованием отдать ей медаль, а во-вторых, тело мальчика было найдено возле причала и сторож видел, как незадолго до этого оттуда уходила девочка в платье с косичками (а Рода, в отличие от сверстниц, предпочитает носить пышные платья, а не джинсы). Затем в дом к Пенмаркам приходит мать мальчика Гортензия Дэйгл, которая, будучи с горя пьяной, сообщает, что на голове мальчика были странные синяки в форме полумесяца и что у него на рубашке была наколота та самая медаль за конкурс, но когда тело вытащили из воды медали на нём уже не было. Кристин не верит ей, считая, что у миссис Дэйгл от алкоголя разыгралось воображение. А тем временем Рода общается с полоумным садовником Лероем, который в разговоре с ней случайно говорит, что современная криминалистика может проявить смытую кровь. Этот факт вдруг приводит Роду в очень сильное волнение.
Чуть позже Кристин находит у Роды в столе ту самую злополучную медаль и призывает дочь к ответу. Рода не дрогнувшим голосом говорит, что Клод собирался отдать ей медаль, так как не за долго до этого они заключили пари, которое мальчик проиграл. Но у Кристин появляется подозрение, что Рода так запугала мальчика, что он попятился, оступился и упал в воду. Рода подтверждает и это, но Кристин не удовлетворена этим ответом и ночью ловит Роду за тем, что она пытается вынести из дома свои туфли. При этом Кристин замечает набойки на каблуках туфель (по желанию Роды их набили, когда каблуки сносились), которые сделаны в форме полумесяца, а именно такой же формы были синяки на теле мальчика. Она снова требует от дочери признания и тогда Рода, впадая в конце каждой фразы в приступ сильной ярости, рассказывает, что она просто хотела с помощью угроз заставить Клода отдать ей медаль. Но тот отказался, и тогда Рода, впав в ярость, ударила его туфлёй, а поскольку он плакал и мог привлечь внимание, то она, испугавшись, ударила его ещё несколько раз и столкнула в воду. Теперь она хочет выбросить туфли в мусоросжигатель, потому что на них была кровь. Когда Рода собирается уходить, Кристин внезапно спрашивает её о том, что случилось с их домовладелицей миссис Пост, у которой они жили в Уичите и съехали, когда та умерла, поскользнувшись на ступеньках. Тогда возникли подозрения, что к этому была причастна девочка, но они были отметены, потому что Рода «всего лишь ребёнок». Однако у миссис Пост был стеклянный шарик с рыбкой внутри, который очень нравился Роде и теперь стоит у неё на столе. Рода рассказывает, что она в тот день стояла с ней на ступеньках и женщина упала, потому что Рода поскользнулась и навалилась на неё; миссис Пост так любила Роду, что сказала ей, что завещает ей после смерти шарик с рыбкой, но Рода не могла ждать и «ускорила процесс». На следующий день Рода попадает в тупик: Лерой находит её туфельки в мусоросжигателе и, учтя крайне хладнокровное поведение Роды, понимает, что это она убила мальчика. Скорее от страха, чем намеренно, Рода поджигает его матрас, на котором он спит в подвале. И все считают смерть Лероя несчастным случаем: ведь он вполне мог заснуть с непотушенной сигаретой. И лишь Кристин знает правду и поэтому пребывает в панике: Рода её дочь и какой бы жестокой она не была, она не сдаст её полиции.
Одновременно со всем этим разворачивается другая сюжетная линия. У Кристин на протяжении всей жизни было подозрение, что её родители ей не родные. Подозрение усиливается, когда их домовладелица и помешанная фрейдистка Моника Бридлав приводит к ним на дом криминального репортёра Реджинальда Таскера, от которого Кристин узнаёт, что некоторые убийцы начинали убивать ещё в детском возрасте, а дети-убийцы вообще могут быть таковыми из-за дурной наследственности, а не из-за асоциальных условий жизни, как считают многие. В качестве примера он рассказывает историю о Бэсси Денкер — красивой обворожительной женщины, которая эффектно травила людей (никогда не использовала один яд дважды). Она трижды представала перед судом, но её очарование заставляло судей поверить в её невинность и в конечном итоге Денкер, предположительно, сбежала в Австралию под другим именем. Таскер поясняет, что убийственное поведение Денкер вполне могло быть результатом дурной наследственности: её отец страдал бешенством. Кристин тогда зовёт к себе домой своего отца, писателя Ричарда Браво, который до войны тоже работал криминальным репортёром. Она рассказывает ему, что ей часто снился один и тот же сон из прошлого: ей два года, она живёт на ферме с братом и матерью, которая представляется ей ослепительно красивой женщиной. Затем Кристин вспоминает, что мать убила брата и куда-то ушла, а Кристин выбралась из дома и спряталась в кустах. Когда мать вернулась, то начала звать её по имени и тут до Кристин доходит: она Ингольд Денкер — дочь Бэсси Денкер. Отец все же признаётся: Бэсси Денкер тогда сбежала, а он, будучи репортёром, когда прибыл на место, нашёл девочку у соседей и они с женой решили удочерить её. Кристин, окончательно поняв причину поведения Роды и то, что она будет убивать любого, кто посягнёт на её тайну или будет иметь интересную для неё вещь, находит единственное, как ей кажется, правильное решение: вечером перед сном она говорит, что выбросила злополучную медаль в озеро с причала рядом с тем местом, где проходил пикник, после чего обманом заставляет Роду принять большую дозу снотворного, а когда девочка засыпает, приставляет к своей голове пистолет и нажимает на курок. Но у неё дрогнула рука, из-за чего выстрел фактически не задел её, и позже обе были вовремя госпитализированы. Ночью Рода под дождём идёт на тот причал на озере, чтобы достать медаль. Она запускает в воду сачок и в этот момент в деревянный причал ударяет молния и он взрывается вместе с Родой.
В ролях
- Нэнси Келли — Кристин Пенмарк
- Патти Маккормак — Рода Пенмарк
- Эвелин Варден — Моника Бридлав
- Генри Джонс — Лерой Джессоп
- Айлин Хекарт — Гортензия Дэйгл
- Уильям Хоппер — Кеннет Пенмарк
- Пол Фикс — Ричард Браво
- Джесси Уайт — Эмори Уэджес
- Гейдж Кларк — Ричард Браво
- Джоан Кройдон — Клаудия Ферн
- Фрэнк Кэди — Генри Дэйгл
Производство
Оригинальный роман Уильяма Марча был опубликован 8 апреля 1954 года, всего за месяц до смерти автора — 15 мая. Смерть Марча в некоторой степени даже поспособствовала критическому и коммерческому успеху романа (в 1955 году ему была присуждена Национальная Книжная Премия). В тот же год, 8 декабря, на бродвейской сцене Театра Ричарда Роджерса (тогда он назывался просто Театр на 46-й улице (46th Street Theatre)) состоялась сценическая адаптация с участием Нэнси Келли (за роль Кристин она выиграла премию «Тони»), Патти Маккормак, Генри Джонса и Айлин Хекарт. Спустя пять месяцев пьеса перешла в Театр Юджина О’Нила, где и закрылась 27 сентября 1955 года. Всего пьеса выдержала 334 представления.
Изначально постановку фильма предлагали Альфреду Хичкоку, но тот отказался. Выбранный на пост режиссёра Мервин Лерой так впечатлился от просмотра пьесы, что решил задействовать в фильме почти весь актёрский состав, который был занят в пьесе. Тем не менее, студия «Warner Bros.» поначалу собиралась задействовать других актёров: Розалинд Расселл пробовалась на роль Кристин и Бетт Дейвис высказывала желание сыграть её.
Пьеса, как и роман, имеет другой финал: попытка самоубийства Кристин не приводит к счастливому последствию и она умирает, но сосед, услышав выстрел, успевает доставить Роду в больницу, где её откачивают от снотворного и, таким образом, Рода остаётся жива. Кодекс Хейса не позволял снять такой финал, поэтому он был изменён. Согласно «Los Angeles Times» за ноябрь 1955 года, было написано целых три варианта финала, но сам он держался в строгом секрете и последние пять страниц сценария, содержащие итоговый вариант финала, стали доступны актёрам, когда пришло время его снимать.
Напишите отзыв о статье "Дурная кровь (фильм, 1956)"
Ссылки
- The Bad Seed (англ.) на сайте Internet Movie Database
Отрывок, характеризующий Дурная кровь (фильм, 1956)
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.
В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
