Женевская конвенция (1864)

Женевская конвенция 1864 года или Первая Женевская конвенция — международно-правовой договор, которым нормируются охрана и облегчение участи больных и раненых воинов на войне.

История

Начиная с XVI века, между отдельными государствами неоднократно были заключаемы договоры об обеспечении и облегчении судьбы раненых воинов. С 1551 по 1864 год таких договоров насчитывают до 291, включая сюда и договоры, касающиеся морской войны. Битва при Сольферино (24 июня 1859 года) послужила ближайшим поводом к возбуждению вопроса об уходе за ранеными и больными во время войны и, в особенности, об учреждении обществ, которые могли бы добровольно принимать на себя подачу медицинской помощи во время войны. Инициаторами в этом вопросе явились Анри Дюнан, председатель Женевского комитета общественной пользы Мюинье (Muynier), Палашиано в Неаполе и Арро в Париже, благодаря усилиям и энергии которых 26 октября 1863 года состоялся международный съезд в Женеве, известный под названием Первой Женевской конференции. Съезд этот постановил принять на себя заботу об учреждении в различных государствах национальных союзов для ухода за ранеными и больными. Несмотря на частный характер конференции, она представила правительству пожелания о созыве конгресса по вопросу о признании нейтралитета за обществами, оказывающими медицинскую помощь на войне раненым и больным. Вследствие этой резолюции швейцарский союзный совет обратился к 25 правительствам с приглашением прислать представителей на конгресс. Только 16 государств сочувственно откликнулись на этот призыв и прислали своих уполномоченных; конгресс продолжался с 8 по 22 августа 1864 года; проект международного договора, внесенный на рассмотрение конгресса Женевским комитетом общественной пользы, состоял из 11 §§.

Конгресс принял следующую конвенцию, подразделяемую на 3 части:

а) по отношению к раненым и больным воинам, б) по отношению к врачебному и вспомогательному персоналу в) по отношению к госпиталям и материальной части.

§ 1-м устанавливается право нейтралитета госпиталей и перевязочных пунктов на войне до тех пор, пока в них находятся больные и раненые, и пока они не состоят под охраной военной силы одной из воюющих сторон, при чём движимое имущество военных госпиталей подчиняется действию законов войны, и состоящие при них лица, покидая их, могут брать с собою лишь вещи, составляющие их личную собственность, тогда как подвижные походные лазареты и приемные покои (ambulance), при тех же условиях сохраняют всю свою движимость (§ 4).

Персонал госпиталей и походных лазаретов, включая и чинов интендантских, санитарных и административных их частей, лиц, ведающих транспортирование раненых, а также военно-духовных лиц, почитается нейтральным, пока находится при исполнении своих профессиональных обязанностей, и пока ещё имеются раненые, нуждающиеся в помощи (§ 2).

Добровольцы, ухаживающие за больными, но не входящие в состав администрации персонала, не пользуются нейтральностью. Нейтральный же персонал может и после занятия места неприятелем продолжать исполнение своих обязанностей в госпитале или лазарете, или же уходить; но как скоро он перестает исполнять свои обязанности в госпитале или лазарете, то занявший территорию отряд войска передает его неприятельским аванпостам (§ 3).

Раненые и больные воины должны быть принимаемы и призреваемы, к какой бы нации они ни принадлежали (§ 6).

Главнокомандующие имеют право немедленно передавать раненых во время сражения воинов неприятельским форпостам. Все выздоровевшие раненые и больные, признанные неспособными к военной службе, отпускаются на родину; прочие могут быть также отпущены, но с условием не браться за оружие в течение войны. Каждый раненый или больной воин служит гарантией и охраной принявшему его к себе частному дому (§ 5).

Каждый житель, принявший к себе раненого, освобождается от постоя и платежа части контрибуции. Сельские жители, оказывающие помощь раненым, должны быть пощажены и оставаться свободными. Военачальники обязаны обратиться с воззванием к человеколюбию жителей и объявить им о нейтралитете, который обусловливается их попечением о раненых и больных воинах. Подробности выполнения конвенции, согласно выраженным в ней общим принципам и полученным от своих правительств указаний и инструкций, предоставлены усмотрению главнокомандующих. Эвакуационные транспорты и сопровождающий их персонал пользуются также безусловным нейтралитетом (§§ 5 и 6).

Общим обозначением нейтралитета устанавливается белый флаг и повязка на руке с красным крестом на ней, при непременном, однако, условии, чтобы эти знаки были выданы надлежащей военной властью (§ 7), своевольное же пользование повязкой Красного Креста подвергает виновного ответственности.

Женевская конвенция была подписана только 12 государствами и ратифицирована 9: Швейцарией, Великим герцогством Баден, Бельгией, Данией, Испанией, Францией, Италией, Швецией и Норвегией и Нидерландами. Впоследствии к ней присоединились: Пруссия, Королевство Бавария, Великое герцогство Гессен, королевства Саксония, Вюртемберг, герцогство Мекленбург-Шверин, Аргентина, Боливия, Болгария, Чили, Греция, Великобритания, Гондурас, Япония, Конго, Люксембург, Черногория, Никарагуа, Северо-Американские Соединенные Штаты, Австро-Венгрия, Персия, Перу, Португалия, Румыния, Россия (с 1867 года), Сальвадор, Сербия, Сиам, Турция, Уругвай, Венесуэла, в 1903 году — Корея и Гватемала, в 1904 году — Китай, в 1905 году — Мексика, в 1906 году — Бразилия и Колумбия.

Война 1866 году однако указала на некоторые недостатки конвенции. Указывалось на необходимость расширить её, и, в частности, Италия предлагала распространить Женевскую конвенцию и на морскую войну. Все это привело к созыву в Женеве 2-й конференции, которая выработала 15 дополнительных статей, составивших конвенцию 8 (20) октября 1868 года, не принятую, однако, державами.

В 1874 году, в связи с Брюссельской конференцией, снова был поднят вопрос о дополнении Женевской конвенции, и 4 державы (Россия, Бельгия, Германия и Швейцария) представили свои проекты, но, в виду высказанных по поводу их мнений о необходимости пересмотра всей Женевской конвенции, дело затянулось, а затем и совсем заглохло в виду вспыхнувших в 1876—1879 годах событий на Балканском полуострове. Только Гаагская конференция 1899 года в 3-ей конвенции и 2-я Гаагская конференция 1907 года в 10-й конвенции признали распространение Женевской конвенции на морскую войну, причём все державы, подписавшие конвенцию 1907 года, обязывались следовать Женевской конвенции, если даже они раньше и не присоединились к ней.

Так как на Гаагской конференции 1899 года было выражено желание о созыве в непродолжительном времени новой конференции для пересмотра Женевской конвенции, то 6 июля 1906 года в Женеве собралась такая конференция, выработавшая новую Женевскую конвенцию, которую подписали 35 государств: Австро-Венгрия, Аргентина, Бельгия, Болгария, Бразилия, Великобритания, Гватемала, Германия, Гондурас, Греция, Дания, Испания, Италия, Китай, Конго, Корея, Люксембург, Мексика, Нидерланды, Норвегия, Перу, Персия, Португалия, Россия, Румыния, Сербия, Сиам, США, Уругвай, Франция, Черногория, Чили, Швейцария, Швеция и Япония. Державы, подписавшие конвенцию 1864 года и представленные на конференции 1908 года, могли присоединиться к конвенции прямо и безусловно, прочие же державы — лишь при условии, что ни одна из договаривающихся держав не заявит протеста; кроме того, конвенция 1864 года остается в силе для тех держав, которые ратифицировали её, хотя оне и не присоединились к конвенции 1906 года. Эта последняя также распространяется только на сухопутную войну и взаимно обязывает лишь государства, подписавшие её или присоединившиеся к ней (ст. 24). Больные и раненые воины, а равно и другие прикомандированные к армии лица, пользуются со стороны военной власти, в руках которой они находятся, покровительством и уходом без различия подданства (ст. 1). Они, тем не менее, считаются военнопленными, но воюющие стороны могут обусловить изъятия и льготы, возвращение раненых, отсылку их на родину или передачу нейтральному государству (ст. 2). Захватившая поле сражения сторона обязана подобрать раненых, оградить их и убитых от ограбления и дурного обращения и не предавать земле убитых, не убедившись, что они мертвы (ст. 3). Каждая воюющая сторона обязана сообщать друг другу: списки убитых и раненых, о содержании больных и раненых, о смертельных случаях и пересылать найденные на поле сражения или оставленные умирающими предметы, служащие для личного употребления (ст. 4). Военные власти могут призывать к участию в уходе за ранеными и больными местных жителей, предоставляя им особое покровительство и льготы (ст. 5). Подвижные санитарные учреждения, а также постоянные санитарные учреждения, должны пользоваться покровительством и охраной воюющих сторон (ст. 6). Покровительство прекращается в случае пользования им во вред неприятелю (ст. 7); но они не лишаются покровительства: 1) если персонал их вооружен для самозащиты или защиты своих больных и раненых; 2) если, в виду отсутствия вооруженных сил врачебно-санитарного персонала, они охраняются пикетом или часовыми, снабженными надлежащим удостоверением; 3) если в них находятся оружие и патроны, снятые с раненых и не сданные ещё по принадлежности (ст. 8). Лица, предназначенные исключительно для подбирания, перевозки и лечения раненых и больных, а также принадлежащия к администрации санитарных учреждений, и духовенство армии должны пользоваться покровительством при всех обстоятельствах; если они попадут в руки неприятеля, то с ними не могут поступать как с военнопленными (ст. 9). К санитарному персоналу приравнивается персонал обществ частной помощи (также и нейтральные государства), надлежащим образом призванных и уполномоченных своим правительством, употребляемый для санитарных учреждений при армиях, под условием подчинения его военным законам и постановлениям (ст. 10), и, в отношении обществ нейтрального государства, с согласия воюющей стороны, которой они оказывают содействие (ст. 11). В случае попадания во власть неприятеля, лица, упомянутыя в последних 3 статьях, должны продолжать исполнение своих обязанностей, согласно его указаниям (упомянуты в ст. 9), получают от него и содержание, а по миновании необходимости эти лица должны быть возвращаемы вместе с их частной собственностью (ст. ст. 12 и 13). Подвижные санитарные учреждения, попав во власть неприятеля, сохраняют свою материальную часть, здания и материальная часть стационарных санитарных учреждений, подчиняются действию законов войны (то-есть праву добычи, ст. ст. 14 и 15) после того, как находящиеся в них раненые и больные будут обеспечены помощью иным способом; наконец, материальная часть обществ частной помощи хотя и подлежит праву реквизиции, но остается их частной собственностью (ст. 16). С эвакуационными транспортами должны поступать как с подвижными санитарными учреждениями (ст. 17).

Из уважения к Швейцарии геральдический знак Красного Креста на белом поле, образуемый путём обратного расположения федеральных цветов, сохраняется в мирное и военное время, как эмблема и отличительный знак санитарной службы армий (ст. 18), и изображается исключительно на флагах, нарукавных повязках (на левой руке) и на всех предметах, относящихся к санитарной службе (ст. ст. 19—23), при чём державы-участницы договора обязываются препятствовать злоупотреблению Красным Крестом, а во время войны установить наказание за грабеж и дурное обращение с ранеными и больными, а равно подвергать наказанию за незаконное употребление Красного Креста, как за присвоение военных знаков (ст. ст. 27—28).

Далее в конвенции определяется право оккупации при военном занятии чужой государственной территории (occupatio Bellica), по которому оккупационная власть обязана поддерживать на ней спокойствие и порядок, может взимать налоги, контрибуции и производить реквизиции. Чужое государственное имущество, попавшее в руки победителя, употребляется на военные цели, частная же собственность во время войны (сухопутной) неприкосновенна, если военная цель не обусловит необходимости её нарушения. Затем, некоторые движимые и недвижимые предметы могут быть объявлены неприкосновенными («замиренными»). Договоры, заключенные во время войны воюющими по поводу надобностей войны равноценны всякому другому государственному договору (картели, военные договоры о погребении убитых, о капитуляциях, о временных перемириях и т. п.).

1—6 сентября 1884 года в Женеве также собиралась конференция, носившая название Женевской, но это был международный конгресс представителей союзов Красного Креста тех правительств, которые присоединились к Женевской конвенции.

Литература

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Женевская конвенция // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Женевская конвенция (1864)

– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.