Зюсмильх, Иоганн Петер

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Иоганн Петер Зюсмильх (нем. Johann Peter Süßmilch, 3 сентября 1707, Целендорфе, тогда — деревня под Берлином, ныне — часть берлинского района Штеглиц-Целендорф — 22 марта 1767, Берлин) — пастор, универсально образованный учёный и общественный деятель Эпохи Просвещения, занял видное место в истории статистики благодаря своему сочинению «Die Göttliche Ordnung in den Veränderungen des menschlichen Geschlechts, aus der Geburt, dem Tode und der Fortpflanzung desselben erwiesen»(«Наблюдения божественного порядка в изменениях человеческого рода, доказанного из рождения, смерти и размножения такового») (1741 и 1761, с предисловием Хр. Вольфа).

Под влиянием работ англичан Дж. Граунта, У. Петти и других, Зюсмильх начал работать над имеющимся в наличии немецким статистическим материалом (главным образом — над церковными книгами Прусского государства), с целью исследовать закономерность в области движения населения. Этим Зюсмильх существенно отличался от господствовавшей в то время в Германии «описательной» школы Конринга-Ахенваля.

Зюсмильх был одним из первых провозвестников того математического, научного направления статистики, которое затем было усвоено Кетле и его школой. Отличительной особенностью Зюсмильха была известная тенденциозность, как то показывает самое название его труда. Зюсмильх не пользовался чистой индукцией, не подходил к материалу без предвзятых выводов, а искал в нем подтверждения Божеского завета прародителям: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю» (Быт. I, 28).

В равенстве числа лиц обоего пола в брачном возрасте Зюсмильх видит исполнение заповеди о моногамии. Такой же верховный порядок автор находит в постоянстве цифр смертности общей и по возрастам из года в год, в постоянном перевесе числа рождающихся над числом умирающих (13:10) и т. д. Он признает, однако, что внешние условия могут изменять этот порядок (один смертный случай в деревне на 40-45 жителей, а в городе — на 25-32).

Поэтому он резко высказывается против роскоши, нищеты, войн, плохого управления и т. д., как против факторов, искажающих божественный порядок, а (во 2-м изд. — за освобождение личности и земли крестьян, за уничтожение барщины и за разные улучшения в хозяйстве. «Наивно теологическая» точка зрения (как её назвал Адольф Вагнер) приводит Зюсмильха к важным общественным выводам, несмотря на скудость материала, бывшего у него в распоряжении, и на склонность автора к чересчур смелым обобщениям. Работа Зюсмильха, при всех своих достоинствах, не имела прочного успеха; предполагают, что Кетле она даже не была известна.



Биография

Сын шорника, впоследствии торговца Элиаса Зюсмильха. Учился в Нойбранденбурге, в гимназии при Сером Монастыре (нем. Gymnasium zum Grauen Kloster) в Берлине, в 1727 году посещает лекции по медицине в Collegium medicum-chirurgicum в Галле, с 1728 года изучает в Йене юриспруденцию, медицину и теологию, параллельно занимаясь репетиторством. Защитившись, в 1732 году приезжает в Берлин, намереваясь через короткое время вернуться в Йену, с тем, чтобы преподавать в тамошнем университете. Однако родители высказываются против его планов, Зюсмильху приходится остаться в Берлине. Поступает домашним учителем в семью фельдмаршала Калькштейна, через 4 года, когда подрастает старший сын фельдмаршала, Калькштейн предлагает Зюсмильху место священника в своем полку. Полковым священником принимает участие в первой кампании Войны за австрийское наследство.

В 1741 году — приходской пастор в городках Этцин и Кноблаух (ныне оба в составе Кетцина). С 1742 года — старший пастор (Propst) берлинского района Кёльн, пастор общины Св. Петра, консисторский советник и, с 1750 года, старший консисторский советник в Берлине. Состоял в правлении Директории бедных (организация общественной благотворительности). Цензор сочинений по теологии (с 1749 года).

Член Прусской Королевской Академии наук с 1745 года. Переписывался с Лессингом и Кантом. Публиковал сборники проповедей и проповеди, затрагивающие актуальные политические темы, вроде заключения мира с Россией; сочинения по истории, архитектуре и градостроительству, языкознанию. Оставил свои воспоминания участника и очевидца битвы при Мольвице в Силезии 10 апреля 1741 года и первой оккупации Берлина российскими войсками в октябре 1760 года. Впервые опубликованное в 1990 году «Известие об обстоятельствах нападения на королевскую резиденцию Берлин российских императорских войск под командованием господина генерала и графа фон Тотлебен» («Umstände Nachricht von dem Ueberfall der Königl. Residentz, Berlin von Rußisch Kaiserl. Truppen unter dem Commando He. Generals und Graffen von Tottleben»), написанное по горячим следам (текст представлен в цензуру 18 октября 1760 года, через неделю после описываемых событий), отличается непредвзятостью и стремлением к объективному изложению событий, что, наряду с полнотой и обстоятельностью, делает его интереснейшим источником по истории Семилетней войны).

В 1756 году приобрёл основанную Фридрихом в 1753 году колонию Фридрихсгнаде (спустя 10 лет переименована во Фридрихсхаген, ныне часть берлинского района Кёпеник, юго-восточная окраина Берлина). Занимался насаждением плантаций тутовых деревьев. Работа на тутовых плантациях и разведение шелковичных червей стали впоследствии на долгие годы основным источником существования для жителей Фридрихсхагена, Зюсмильх, тем самым, признается фактическим основателем района. Однако единственная улица немецкой столицы, носящая его имя, находится не во Фридрихсхагене, а в Целендорфе, там, где он родился.

Напишите отзыв о статье "Зюсмильх, Иоганн Петер"

Литература

  • Meusel, Johann Georg: Lexikon der vom Jahr 1750 bis 1800 verstorbenen teutschen Schriftsteller, Band 13, bey Gerhard Fleischer, dem Jüngern, Leipzig 1813
  • Neugebauer, Wolfgang: Johann Peter Süßmilch, Geistliches Amt und Wissenschaft im friderizianischen Berlin, in: Berlin in Geschichte und Gegenwart, Jahrbuch des Landesarchivs Berlin, hrsg. von Hans J. Reichhardt, Berlin 1985
  • Wilke, Jürgen: Johann Peter Süßmilch-ein universeller Gelehrter Berlins des 18.Jahrhunderts, in: Berliner Geschichte- Dokumente, Beiträge, Informationen, Heft 10, hrsg. vom Stadtarchiv der Hauptstadt der DDR, Berlin 1989

Отрывок, характеризующий Зюсмильх, Иоганн Петер

– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.