Инджелоу, Джин

Джин Инджелоу
Jean Ingelow
Псевдонимы:	Оррис
Дата рождения:	17 марта 1820(1820-03-17)
Место рождения:	Англия
Дата смерти:	20 июля 1897(1897-07-20) (77 лет)
Род деятельности:	прозаик, поэт
Жанр:	стихи и сказки
Язык произведений:	английский
Дебют:	«Рифмованная хроника случайностей и чувств»

Джин Инджелоу (англ. Jean Ingelow; 17 марта 1820 — 20 июля 1897) — английская писательница.

С детских лет публиковала в периодике стихи и сказки под псевдонимом Оррис, однако первую книгу «Рифмованная хроника случайностей и чувств» (англ. «A rhyming chronicle of incidents and feelings») выпустила только в 1850; на этот сборник восторженным отзывом откликнулся Альфред Теннисон.

В 1860 издала рассказы «Tales of Orris» и в 1863 том «Poems», в течение двадцати лет выдержавший 23 издания. Сборники других её стихотворений: «Home thoughts and home scenes and stories told to a child» (1865), «A story of doom and other poems» (1867), «Mopsa the fairy» (1869), «Little wonder-horn» (1872), «Poems» (1885, нов. серия).

Из её романов известны: «Off the Skelligs» (4 т., 1872), «Fated to be free» (3 т., 1875), «Don-Juan» (3 т., 1876), «Sarah de Berenger» (4 т., 1881).

Инджелоу пользовалась широкой популярностью как автор для детей. Многие её стихотворения стали известными песнями в Англии и США. Однако искусственная приподнятость её стиля, сопряженная с необязательным нанизыванием синонимов и злоупотреблением старинной, «возвышенной» лексикой, сделала её славу недолговечной. В дальнейшем её творчество стало и мишенью для пародистов, в частности «короля пародий» Чарлза Калверли.

Последние годы жизни теряющая популярность писательница провела в Кенсингтоне.

Ссылки

• [gerald-massey.org.uk/ingelow/index.htm Биография (англ.)]

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Инджелоу, Джин

Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»