Итинерарий

Итинерарий (лат. itineror, —, ari [iter] путешествовать) — жанр латинской христианской литературы. В связи с движением паломников, усилившимся с IV в. н. э., рождается ряд путеводителей, описывающих Святую Землю и её памятники.

Средневековые итинерарии — весьма популярный жанр — утратили практическую направленность. Резкое сокращение упорядоченных экономических и политических связей между отдельными регионами ойкумены лишило их того значения, которое они имели в античное время, но распространение и упрочение христианства наполнило их иным, религиозным содержанием. Подавляющее большинство итинерариев вплоть до XIII в. — это описания поездок в Палестину, Рим, Сантьяго-де-Компостелла и др., предпринятых с религиозными целями. На протяжении всего средневековья внимание авторов направлено в большей степени на рассказ о святынях и местах, связанных с деятельностью Иисуса Христа, апостолов, святых, чем на характеристику самого пути.

К итинерариям тесно примыкают и иногда соединяются с ними записки паломников и путешественников, среди которых наибольшее распространение приобретают описания Палестины, Иерусалима и его окрестностей, реже Рима.

Памятники жанра

• «Бордоский итинерарий» (Itinerarium a Bordigala Hierusalem), написанного ок. 333 г.
• «Дорожник» («Дневник») аббата Никуласа, написан около 1159 г.
• «Flos peregrinationis» Гицура Халльссона, написан около 1189 г. Известен по ссылкам.

Литература

• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Skandinav/Itinerarii/vved.phtml?id=2405/ Древнескандинавские итинерарии в Рим, Константинополь и Святую землю // Древнейшие государства Восточной Европы. 1999 г. Восточная и Северная Европа в средневековье. М. "Восточная литература" РАН. 2001.]

Отрывок, характеризующий Итинерарий

– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.