Касим Али

Касим Али (также, Касим ибн Али; работал приблизительно в 1475−1526 годах) — персидский художник.

Биография

Касим Али был одним из самых лучших учеников Бехзада. Некоторые исследователи считают его произведения ничем не уступающими работам его учителя. Историк-хронист Мирза Мухаммад Хайдар Дуглат (1500—1551 гг.) сообщает, что Касим Али был художником-портретистом («чихра гушай» — «рисователем лиц»), учеником Бехзада, а его произведения были очень похожи на миниатюры Бехзада, но были выполнены немного грубее.

Творчество

Касим Али работал при дворе Султана Хусейна Байкара в период высочайшего расцвета гератской школы миниатюры, был дружен с визирем султана, выдающимся поэтом, библиофилом и главным покровителем искусств, Алишером Навои, создавшим утонченную творческую атмосферу при дворе правителя Герата. Другой автор, историк Хондемир, (ум.в 1535/6 г.) сообщает, что Касим Али работал в китабхане Алишера Навои, и восторженно отзывается о его творчестве. Согласно Хондемиру, несмотря на успешную карьеру при гератском дворе, Касим Али в 1520-х годах совершил паломничество в Мекку, после чего перебрался в Систан и, по всей вероятности, бросил живопись.

Твердое определение стиля Касима Али затруднено тем, что его кисти ошибочно приписывалось множество разных работ. Наиболее убедительно доказано его авторство в четырёх миниатюрах из «Хамсе» (Пять поэм) Алишера Навои (1485), одна часть которых находится в Бодлеянской библиотеке, Оксфорд, а другая в Библиотеке Джона Райландса, Манчестер. Манускрипт был создан для сына правителя Герата Султана Хусейна Байкара, Бади ал-Замана; имя Касима Али содержится в надписи, сделанной между строчек текста. Миниатюры этой рукописи выдержаны в характерном «бехзадовском» стиле; лучшая из них — «Мистики в саду» содержит изображения беседующих мудрых старцев и их учеников, и подтверждает сообщения историков о таланте Касима Али как в изображении фигур (портретов), так и в наследовании лучших традиций своего учителя Кемаледдина Бехзада.

Ещё одним произведением, под которым стоит подпись «Касим ибн Али» является миниатюра «Бахрам Гур в бирюзовом павильоне» — лист, вырванный из списка «Хамсе» поэта Низами, который ныне хранится в Арт энд Хистори Траст Коллекшн г. Хьюстона, США. Однако стиль этой миниатюры сильно отличается от стиля тех, что хранятся в библиотеках Оксфорда и Манчестера.

В персидской живописи достаточно редки произведения, созданные на религиозную тему. К таким относятся иллюстрации к «Мираджнаме» — мистическому описанию путешествия пророка Мухаммада на небеса. Ещё одной разновидностью религиозной живописи являются миниатюры к жизнеописаниям правоверных имамов. Правда, следует сразу отметить, что эти жизнеописания носили как религиозно-нравственный, так и политический характер, поскольку речь в них шла о святых имамах, с именами которых связана генеалогия той или иной правящей династии. Такого рода житийным сочинением является «История праведных имамов» (Ахсан ал-Кибар) Мухаммада ибн Абу Зайда ибн Арабшаха ал-Хусайни ал-Алави ал-Вирамани, к которой Касим Али создал иллюстрации в 1525 году. Одна из миниатюр подписана автором, а стиль иллюстраций в целом отличается от стиля его более ранних произведений из Оксфорда — он представляет собой смешение тебризской и гератской школ: пышность парадных сцен и яркие, звонкие краски наряду с бытовыми деталями, столь характерными для произведений Бехзада. Лица имамов на миниатюрах благочестиво скрыты белыми завесами. Рукопись хранится в Российской Национальной Библиотеке, Санкт-Петербург.

Кроме перечисленных произведений кисти Касима Али приписываются ещё несколько различных миниатюр, в частности, семь иллюстраций к списку «Хамсе» Низами от 1495 года (Британская библиотека, Лондон), и миниатюра на развороте-фронтисписе к «Хамсе» поэта Джами с изображением сюжета «Юсуф и Зулейха» (1522 год, Тегеран, Гулистанская библиотека).

• 1 Qasim Ali, Youssof et Zoleykhâ, Panj Ganj, 1521-22, Palais du Golestân, Iran.jpg

  Юсуф и Зулейха. Левая часть фронтисписа к "Хамсе" Джами. 1522, Библиотека дворца Гулистан.

• 2 Qasim Ali, Youssof entre à la réception de Zoleykhâ, Panj Ganj, 1521-22, Palais du Golestân, Iran.jpg

  Юсуф и Зулейха. Правая часть фронтисписа к "Хамсе" Джами. 1522, Библиотека дворца Гулистан.

• Qasim Ali school.jpg

  Касим Али. Лейла и Меджнун в школе. «Хамсе» Низами. 1495 год. Британская библиотека, Лондон

Литература

• Gray B. Persian Painting. — Geneva, 1961.
• Welch, Stuart Cary. Wonders of the Age: Masterpieces of Early Safavid Painting: 1501−1576 — Cambridge, 1979.

Отрывок, характеризующий Касим Али

– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.