Катастрофа Ил-12 под Новосибирском (1954)

Рейс 10 Аэрофлота
Общие сведения
Дата	27 сентября 1954 года
Время	00:57
Характер	CFIT
Причина	Ошибка УВД
Место	близ аэропорта Северный, Новосибирская область (РСФСР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ил-12
Авиакомпания	Аэрофлот (Западно-Сибирское ТУ ГВФ, Новосибирская авиагруппа)
Пункт вылета	Хомутово, Южно-Сахалинск
Остановки в пути	Северный, Красноярск Северный, Новосибирск
Пункт назначения	Внуково, Москва
Рейс	10
Бортовой номер	СССР-Л1365
Дата выпуска	1947 год
Пассажиры	24
Экипаж	5
Погибшие	29 (все)

См. также: Рейс 10

Ночью понедельника 27 сентября 1954 года при заходе на промежуточную посадку в аэропорту Новосибирска потерпел катастрофу Ил-12 компании Аэрофлот, выполнявший рейс 10 (Южно-Сахалинск—Москва), в результате чего погибли 29 человек. Это крупнейшая катастрофа Ил-12.

Предшествующие обстоятельства

Ил-12 с бортовым номером СССР-Л1365 (заводской — 30086) был выпущен ММЗ «Знамя Труда» в 1947 году и изначально поступил в Якутскую авиагруппу Якутского территориального управления ГВФ. С 21 июля 1951 года он начал эксплуатироваться в Новосибирской авиагруппе Западно-Сибирского территориального управления ГВФ.

Данный борт выполнял рейс 10 из Южно-Сахалинска в Москву с промежуточными посадками в Красноярске и Новосибирске. Пилотировал его экипаж из 115 транспортного авиаотряда, состоящего из командира Александра Усачёва, стажёра Георгия Сухарева, второго пилота Якова Коновалова, бортмеханика Сергея Шачнева и бортрадиста Якова Шестака. 26 сентября в 22:17 Ил-12 вылетел из аэропорта Красноярска, где совершал промежуточную посадку и направился к следующей — Новосибирску. На его борту находились 24 пассажира.

Катастрофа

На момент вылета борта Л1365 из Красноярска, в Новосибирске было ясно, а видимость составляла 4—10 километров. Однако в 00:12 метеостанции аэропорта Новосибирска, поступило штормовое предупреждение, что аэропорт накрыло туманом и видимость упала до 300 метров. В 00:20 вылетевший из аэропорта борт Л1310 доложил, что облачность простирается от высоты 40 метров до 150 метров. Однако руководителю полётов синоптик о тумане доложил только в 00:25. В 00:30 видимость повысилась до 400 метров, но в 00:50 упала уже до 200 метров.

Ил-12 борт Л1365 вошёл в зону аэропорта в 00:37. Руководитель полётов принял решение о посадке самолёта в аэропорту, хотя по правилам был обязан отправить на запасные (Кемерово или Барабинск). Посадка осуществлялась с южной стороны по магнитному курсу 15°. Стоит отметить, что на данном направлении была неудовлетворительная курсо-глиссадная система‎: отсутствовали огни приближения и плохо работала БПРМ, к тому же имелись препятствия в виде посёлка и деревьев, а также глубокий овраг. Вопреки инструкции, руководитель полётов не стал отправлять на БПРМ дежурного синоптика для корректировки захода. В результате при первой попытке самолёт прошёл на 300 метров левее полосы и выше. Тогда руководитель полётов отправил его на второй круг, после чего связался по телефону с начальником аэропорта и доложил о своём решении. Тот одобрил посадку, хотя даже не поинтересовался метеообстановкой и не стал лично приезжать на аэродром.

В 00:57 Ил-12 совершал второй заход на посадку и командир доложил о пролете ДПРМ на высоте 150 метров и далее о снижении до 100 метров. После этого связь с бортом прервалась. На расстоянии 200 метров от БПРС и левее посадочного курса, Ил-12 врезался в деревья, тем самым повредив винты и левое крыло. Потерявший скорость самолёт врезался в высокий крутой склон оврага и полностью разрушился. Пожара при этом не возникло. Погибли все 29 человек на борту — крупнейшая катастрофа в истории Ил-12.

Причины

Катастрофа произошла из-за ряда причин:

• Руководитель полётов и начальник аэропорта разрешили осуществление посадки при погоде ниже минимума;
• Дежурный синоптик доложил информацию о погоде лишь спустя более 10 минут после получения штормового предупреждения;
• Сам аэропорт не был оборудован радиотехническими средствами для приема самолетов с южного направления данного аэропорта.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-12 под Новосибирском (1954)

Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала: