Катастрофа de Havilland Comet под Неаполем

Рейс 201 South African Airways
Comet 1 авиакомпании BOAC
Общие сведения
Дата	8 апреля 1954 года
Время	19:10 GMT
Характер	Падение с эшелона, разрушение в воздухе
Причина	Взрывная декомпрессия, конструктивные недостатки, усталость металла
Место	17 км западнее Сан-Лучидо, южнее Неаполя, Средиземное море (Италия)
Координаты	39°55′ с. ш. 14°30′ в. д.39.917° с. ш. 14.500° в. д. / 39.917; 14.500
Погибшие	21 (все)
Воздушное судно
Модель	De Havilland DH-106 Comet 1
Имя самолёта	Yoke Yoke
Авиакомпания	South African Airways
Принадлежность	BOAC
Пункт вылета	Хитроу, Лондон (Британская империя)
Остановки в пути	Чампино, Рим (Италия) Каир (Египет)
Пункт назначения	Ян Смэтс, Йоханнесбург (ЮАР)
Рейс	SA201
Бортовой номер	G-ALYY
Дата выпуска	10 сентября 1952 года (первый полёт)
Пассажиры	14
Экипаж	7
Выживших	0

См. также: Рейс 201

Катастрофа de Havilland Comet под Неаполем — авиационная катастрофа, произошедшая в четверг 8 апреля 1954 года. De Havilland DH-106 Comet 1 («Комета 1») авиакомпании South African Airways был зафрахтован у британской BOAC и выполнял рейс SA201 из Лондона в Йоханнесбург с промежуточными посадками в Риме и Каире, но после вылета из римского аэропорта Чампино на высоте 10000 метров испытал взрывную декомпрессию и разрушился в воздухе. Обломки упали в Средиземное море к югу от Неаполя. Погиб 21 человек.

Катастрофа произошла всего через две недели после возобновления полётов самолётов данного типа, ранее прерванных в связи с произошедшей 10 января катастрофой аналогичной «Кометы» у берегов Эльбы. Произошедшие за короткий промежуток времени две схожие катастрофы привели к решению прекратить полёты «Комет» до выяснения причин, что пагубно сказалось на репутации этих реактивных авиалайнеров.

Предшествующие обстоятельства

Утром 10 января 1954 года при хороших погодных условиях самолёт G-ALYP Yoke Peter авиакомпании BOAC выполнял плановый перелёт из Рима в Лондон (рейс BA781), когда спустя 20 минут с момента вылета из аэропорта Чампино связь с ним прервалась. По свидетельствам очевидцев на острове Эльба, они услышали грохот в небе, после чего увидели обломки авиалайнера, которые упали в воду. По невыясненным на тот момент причинам самолёт разрушился на высоте около 27000 футов. Сразу после сообщения о происшествии в авиакомпании BOAC приняли решение приостановить полёты «Комет» до выяснения причин катастрофы. На следующий день в лондонском аэропорту состоялось собрание, на котором определили вероятные причины катастрофы и необходимые работы по модернизации существующего парка самолётов данного типа, чтобы Министерство транспорта и Гражданской авиации допустило их обратно к полётам. Стоит отметить, что лётный сертификат у «Комет» при этом не отзывали.

Однако прекращение эксплуатации реактивных «Комет» и их простой в ангарах приводили к значительным ежедневным убыткам для BOAC. Причины катастрофы между тем ещё не были установлены. Тогда 17 февраля заместитель начальника авиакомпании по разработкам отправил руководству BOAC отчёты и бумаги по всем проверкам, расследованиям, модификациям и прочим работам, выполненных на «Кометах» с момента их отстранения от пассажирской эксплуатации. 19 февраля в Министерство транспорта и Гражданской авиации были переданы эти бумаги и отчёты, а также сопроводительное письмо, что никаких признаков причины катастрофы на тот момент не было обнаружено. BOAC считала, что сделала все необходимые шаги для возвращения данного типа самолёта обратно в эксплуатацию с пассажирами. В Министерстве регистрации воздушных судов также были солидарны с этим мнением и 4 марта отправили в Министерство транспорта и Гражданской авиации письмо, в котором указывали, что не видят препятствий для возобновления пассажирской эксплуатации «Комет». Тогда Министерство транспорта и Гражданской авиации отправило в Министерство регистрации воздушных судов письмо, в котором запрашивалось мнение о возобновлении эксплуатации «Комет» с пассажирами. В ответ 5 марта главный маршал авиации сэр Фредерик Боухилл (англ. Frederick Bowhill) прислал протокол, что наиболее вероятной причиной катастрофы под Калькуттой считается попадание в сильный шторм, а причина катастрофы под Эльбой пока не известна, но не исключено, что она имеет схожую природу. К тому же характер и масштаб модификаций свидетельствовал о большой работе в BOAC. На основании вышеизложенного, сэр Фредерик Боухилл рекомендовал возобновить пассажирскую эксплуатацию. 23 марта 1954 года «Кометы» вернулись на пассажирские линии.

Самолёт

De Havilland DH-106 Comet 1 (регистрационный номер G-ALYY, заводской 06011) был выпущен в 1951 году. Его четыре турбореактивных двигателя de Havilland Ghost 50 Mk 1</span>^ru_en развивали силу тяги по 5000 фунтов каждый. Система наддува позволяла вплоть до высоты 40000 футов (12,2 км) поддерживать в салоне давление воздуха как на высоте 8000 футов (2,4 км). Максимальный взлётный вес самолёта составлял 107000 фунтов. 18 сентября (как и Yoke Peter) авиалайнер был зарегистрирован в компании British Overseas Airways Corporation (BOAC) под бортовым номером G-ALYY и получил имя Yoke Yoke (позывные — George Yoke Yoke). 10 сентября 1952 года Yoke Yoke совершил свой первый полёт, а 23 сентября сертифицирован, после чего 30 сентября получил сертификат Министерства гражданской авиации.

После катастрофы Yoke Peter 10 января 1954 года все «Кометы» были заземлены и начались их проверки. На Yoke Yoke провели ряд модернизаций по повышению надёжности систем управления и по повышению пожарной безопасности двигателей. 15 февраля фюзеляж подвергли испытаниям под давлением 11 фунтов на кв. дюйм. 24 февраля авиалайнер был направлен на обслуживание. 23 марта наравне с остальными самолётами данного типа вернулся к перевозке пассажиров. На момент катастрофы авиалайнер налетал 2704 часа, включая 841 час с момента возобновления сертификата лётной годности и не менее 75 часов с момента последней проверки (Check I) от 2 апреля. По данным этой проверки, по самолёту не было никаких существенных замечаний.

Экипаж

Самолетом управлял опытный экипаж, состав которого был таким:

• Командир воздушного судна (КВС) — 37-летний Виллем Карел Мостерт (англ. Willem Karel Mostert) (родился 27 апреля 1916 года). Был также квалифицирован на бортинженера. До работы в South African Airways проходил службу в Южно-Африканских ВВС, где налетал 2812 часов и работал лётчиком-инструктором. В авиакомпании South African Airways с 10 июня 1946 года, 1 ноября 1946 года повышен до командира, а 15 июня 1949 года стал пилотом-инструктором. 15 мая 1953 года он стал старшим пилотом-инструктором и в тот же день был повышен до старшего командира. В июне 1953 года начал работать на самолётах «Комета» и стал инструктором по данным самолётам. Общий налёт в компании South African Airways 8159 часов. Налёт на «Кометах» за последние 6 месяцев 51 час днём и 35 часов ночью. По результатам последней проверки от 19 декабря 1953 года был признан опытным пилотом.
• Второй пилот — 31-летний Барент Якоб Гров (англ. Barent Jacobus Grove) (родился 15 июля 1922 года). Проходил службу в Южно-Африканских ВВС, где налетал 1640 часов. В авиакомпании South African Airways с 29 января 1953 года в должности второго пилота, с 26 февраля 1953 года начал выполнять полёты на «Кометах». За последние 90 дней налетал 54 часа, 47 из них на «Кометах».
• Штурман — 37-летний Альберт Эскорт Сишинг (англ. Albert Escourt Sissing) (родился 1 января 1917 года). Обучение проходил в Южно-Африканских ВВС. В авиакомпании South African Airways с 16 октября 1946 года. На день катастрофы налетал 4840 часов, 201 из них на «Кометах» (155 часов в 1953 году и около 51 часа в 1954 году).
• Бортинженер — 33-летний Август Рональд Лагесен (англ. August Ranwald Lagesen) (родился 22 мая 1920 года). Во время Второй мировой войны выполнял полёты на различных самолётах. В авиакомпании South African Airways с 16 февраля 1945 года. Точных сведений о его налёте нет, с его слов к 11 мая 1950 года налетал около 4300 часов, далее до дня катастрофы налетал 2290 часов 35 минут. Налёт на «Кометах» 203 часа, в том числе 141 час за последние 90 дней.
• Бортрадист — 37-летний Бертрам Эрнест Веббсток (англ. Bertram Ernest Webbstock) (родился 17 июня 1917 года). В авиакомпании South African Airways с 23 апреля 1946 года. С 20 июня 1953 года, после непродолжительной службы в Лондоне, начал работать на «Кометах», после чего все полёты совершал только на них. На день катастрофы налетал 4373 часа, около 98 из них были за последние 90 дней.

В салоне самолёта работали две стюардессы — 22-летняя Памела Рейц (англ. Pamela Reitz) (родилась 16 февраля 1932 года) и 35-летняя Якобус Брувер Кок (англ. Jacobus Bruwer Kok) (родилась 18 декабря 1918 года).

Катастрофа

Yoke Yoke был зафрахтован у BOAC южно-африканской авиакомпанией South African Airways и выполнял рейс SA201 из Лондона в Йоханнесбург, пилотировал его при этом южно-африканский экипаж. 7 апреля лайнер вылетел из Лондона и без происшествий долетел до первой промежуточной остановки — Римского аэропорта Чампино. Следующей промежуточной остановкой на маршруте являлся Каир, куда самолёт должен был вылететь в этот же вечер. Предполётный осмотр самолёта проводил инженер наземной службы BOAC, который обнаружил, что на съёмной панели левой плоскости крыла ослабли 30 болтов, которые крепили эту панель к набору. Причиной этого, как выяснилось, был демонтаж панели в Лондоне во время проведения регламентных работ, после чего панель установили на место. Также после окончания заправки выяснилось, что датчик центрального топливного бака не показывал, что бак полон. Как было установлено при проверке, для устранения данной неисправности требовалась замена коаксиального кабеля, который могли доставить только из Англии другим самолётом. Это привело к задержке рейса 201 на 24 часа. При замене кабеля часть болтов была откручена, но затем их заменили новыми и затянули должным образом. После выполнения ремонта инженер техобслуживания, который контролировал выполнение работ, провёл визуальный осмотр и был удовлетворён результатом.

Вопрос о том, насколько хорошо самолёт охранялся во время своего простоя в Чампино, впоследствии потребовал множество показаний и доказательств. Было установлено, что большую часть времени авиалайнер находился под наблюдением инспекторов BOAC. Остальное время самолёт охранялся Итальянской финансовой охраной, основной целью которой было недопущение попадания на самолёт контрабанды. На основании имеющихся сведений было сделано заключение, что посторонние лица на борт Yoke Yoke не проникали. Кроме проблемы с проводом при дозаправке, других замечаний по авиалайнеру не было.

8 апреля в 18:32 Yoke Yoke вылетел из аэропорта Чампино. На его борту помимо 7 членов экипажа также находились 14 пассажиров и небольшой груз авиазапчастей. Небо в это время покрывал толстый слой облаков, в верхнем слое наблюдалось лёгкое обледенение. Экипаж периодически передавал по радиосвязи в центр УВД в Чампино сведения о своём местонахождении. Последний сеанс связи с Римом состоялся в 18:57, когда экипаж доложил о прохождении траверза Неаполь и продолжении набора высоты до эшелона 35 000 фут (10 700 м). В 19:05 экипаж доложил в центр УВД в Каире о выходе из зоны УВД Рима и указал, что расчётное время прибытия в Каир 21:20. После этого самолёт на связь больше не выходил и на вызовы не отвечал. По мнению комиссии, катастрофическая ситуация произошла с авиалайнером примерно в 19:10 на высоте 35 000 футов или около этого.

Предварительные выводы

9 апреля к месту падения вышли авианосец Eagle</span>^ru_en и эсминец Daring</span>^ru_en Королевского ВМФ. Помощь с воздуха оказывал самолёт США. В полдень с борта самолёта Ambassador было сообщено об обнаружении большого масляного пятна в 120 километрах от Неаполя. Следом пришло сообщение, что в 50 километрах от Стромболи обнаружены плавающие обломки и тела погибших. Авианосец Eagle направился в данный район, где были найдены отдельные обломки самолёта и 5 тел, ещё одно тело выбросило на берег. Глубина в районе падения составляла от 520 до 580 морских саженей (950—1060 метров), поэтому подъём обломков в данном случае был бы безнадёжной затеей. 6 найденных тел осматривались профессором Антонио Форнари (итал. Antonio Fornari), который ранее осматривал тела с Yoke Peter, но затем 4 тела были отправлены в Аксбридж (Англия), где 12 апреля их осмотрел доктор Тир (англ. Teare). Эти осмотры показали, что тела с Yoke Yoke имели такие же повреждения, как и при катастрофе Yoke Peter, что дало основания полагать об общей природе обеих катастроф. В связи с этим было принято решение сосредоточиться на изучении причин катастрофы Yoke Peter, который затонул на гораздо меньшей глубине (130—180 метров).

Сразу после того, как стало известно о катастрофе, BOAC прекратила эксплуатацию «Комет», а 12 апреля у данных реактивных авиалайнеров отобрали лётный сертификат.

Заключение комиссии

В своём заключении комиссия указала, что в связи с отсутствием обломков она не может назвать точную причину катастрофы Yoke Yoke. Но в то же время обращалось внимание на сходство катастроф у Эльбы и Неаполя, поэтому причина катастрофы Yoke Peter (разрушение фюзеляжа вследствие усталости металла) может быть применена и к катастрофе Yoke Yoke.

Культурные аспекты

Наравне с катастрофой «Кометы» близ Эльбы, катастрофа под Неаполем показана в документальном сериале «Секунды до катастрофы» в серии Падение Кометы и в сериале «Расследования авиакатастроф» в спецвыпуске Разорванные небом.

Катастрофа рейса 201 упоминается в книге И. А. Муромова «100 великих авиакатастроф» в главе Катастрофа «Кометы-1» над Средиземным морем.

Ссылки

• [lessonslearned.faa.gov/Comet1/G-ALYP_Report.pdf Civil Aircraft Accident Report of the Court of Inquiry Into the Accidents to Comet G-ALYP on 10th January, 1954 and Comet G-ALYY on 8 April, 1954.] (англ.) (1 February 1955). Проверено 8 января 2014.

Отрывок, характеризующий Катастрофа de Havilland Comet под Неаполем

«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.