Ковалёв, Анатолий Гаврилович

Анатолий Гаврилович Ковалёв
Рождение:	18 мая 1923(1923-05-18) станица Гниловская, Ростовская область
Смерть:	17 января 2002(2002-01-17) (78 лет) Москва, Россия
Образование:	МГИМО
Профессия:	дипломат
Награды:

Анатолий Гаврилович Ковалёв (18 мая 1923 года, станица Гниловская Ростовской области, — 17 января 2002 года, г. Москва) — советский и российский дипломат, поэт, политический деятель, имел дипломатический ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла.

Биография

В 1948 г. окончил Московский Институт международных отношений (ныне — МГИМО (У) МИД РФ), одновременно с 1943 г. заочно учился в Литературном институте имени Горького в семинаре Ильи Сельвинского.

В 1948—1949 гг. — в центральном аппарате МИД СССР.

В 1949—1953 — в Германии в аппарате политсоветника Советской контрольной комиссии.

В 1953—1955 — в аппарате Верховного комиссара СССР в Германии и в посольстве СССР в ГДР.

В 1955—1965 гг. — сотрудник Третьего европейского отдела МИД СССР, помощник министра иностранных дел СССР (А. А. Громыко), руководитель группы советников при министре.

В 1965—1971 гг. — заведующий Первым европейским отделом МИД СССР (Франция, Италия, Испания, Бельгия, Швейцария, Нидерланды, некоторые другие страны). Стоял у истоков разрядки международной напряжённости.

С 1966 г. — член коллегии МИД СССР.

С 1968 г. — Чрезвычайный Полномочный Посол.

В 1971—1986 гг. — заместитель министра, одновременно в 1971—1985 гг. начальник Управления планирования внешнеполитических мероприятий МИД СССР.

В 1986—1991 — первый заместитель министра иностранных дел СССР.

Возглавлял советские делегации на втором этапе Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, в ходе которого был согласован Заключительный акт СБСЕ, и на Мадридской встрече государств участников СБСЕ. Архитектор советской европейской политики, человек разрядки, выступал за уменьшения военного противостояния в Европе между ОВД и НАТО. М. А. Суслов внес Ковалёва в «чёрный список» за то, что в Заключительном акте присутствуют права человека и гуманитарные вопросы.

В качестве заместителя, а позже первого заместителя министра курировал общеевропейский процесс, а при перестройке европейскую политику СССР в целом.

Выступал против возобновления советской политики, направленной на обострение международной напряжённости. В результате у него возникли сложности с Громыко, который, как конфиденциально сказал Ковалёву Ю. В. Андропов, в последний момент вычеркнул его из списков руководящих органов КПСС на её XXV (1976 г.) и на XXVI (1981 г.) съездах.

Входил в число людей, которые прокладывали путь от конфронтации к разрядке в отношениях между Востоком и Западом. Был одним из авторов идеи общеевропейского сотрудничества, находился у истоков политики разрядки и внёс неоценимый вклад в процесс вывода международных отношений из состояния холодной войны. Его теоретические работы на десятилетия вперед проложили путь к демократическому, неконфронтационному миру. Всегда был последовательным сторонником объединения двух Германий.

Был спичрайтером и входил в окружение Брежнева, Андропова и, особенно, Горбачёва, что явно возбуждало ревность части окружения президента СССР.

В 1988—1990 годах — член Центральной ревизионной комиссии КПСС.

Обнаружил подтверждение существования секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа, что позволило А. Н. Яковлеву добиться принятия Съездом народных депутатов СССР осуждающей протокол резолюции.

А. Г. Ковалёв создал собственную дипломатическую школу, воспитав плеяду советских и российских дипломатов.

Представлял М. С. Горбачёва по его поручению на церемонии вручения Нобелевской премии мира.

Автор ряда книг. Публиковал журналистские статьи и стихи под псевдонимами.

Сочетание А. Г. Ковалёвым политической и творческой деятельности специально отметил М. С. Горбачёв, который писал: «Многие знали поэта Ковалёва и дипломата Ковалёва, заместителя министра иностранных дел. Но немногим было известно, что это один и тот же человек». В. Ф. Огнев писал: «Его художественная жилка тянула к искусству, которое он любил, трепетно и верно. Талант дипломата требовал уклончивости, а в искусстве и жизни я не знал другой личности, которая была так безыскусна, обезоруживающе наивна. Как это совмещалось в нём?» Коллеги его вспоминают, как «выдающегося дипломата и необыкновенной личности, явление — в какой-то степени уникальное, „Золотое перо“ советской дипломатии».

Член Союза журналистов, член Союза писателей.

Награждён орденом Ленина (1983), двумя орденами Октябрьской Революции (1971, 1977), тремя орденами Трудового Красного Знамени (1966, 1973, 1975); лауреат Государственной премии СССР (1976); Заслуженный работник дипломатической службы РФ (2000); неоднократно был лауреатом конкурсов «Песня года» в качестве автора текстов песен.

«Большая умница и высокой порядочности человек». (А. Н. Яковлев)

Библиография

• «Азбука дипломатии», выдержавшей шесть изданий (М., Международные отношения, 1965; М.,1968; М.,1977; М.,1984; М.,1988; М., Интерпракс, 1993.),
• «Бессонная артерия». М.: Советский писатель, 1981, - 168 с., 25 000 экз.
• «Вдруг». М.: Молодая гвардия, 1982, - 128 с., 20 000 экз.
• «Диалектика души». Фрунзе: Адабият, 1991, - 160 с., 1 000 кз.
• «Нещадная земля» (М., Изд-во «Р. Р.», 1996.).
• Искусство возможного. Воспоминания. (М., «Новый хронограф», 2016, ISBN 978-5-94881-324-0)

Отрывок, характеризующий Ковалёв, Анатолий Гаврилович

– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.