Колено Даново
 Колена Израилевы |
|---|
|
|
|
|
Колено Даново (ивр. שבט דן) — одно из колен Израилевых. Произошло от Дана, пятого сына патриарха Иакова. Занимало небольшую по размерам территорию Ханаана впоследствии по соседству с Филистимлянами, поэтому часто подвергалась нападениям со стороны последних.
От Дана в Египте произошло колено, которое во времена исхода из Египта насчитывало 62700 человек (Чис. 1:39).
По гипотезе Игаэля Ядина, племя Дана было греческого происхождения — данайцами, которые позднее присоединилось к израильскому союзу племен.
Племя это отличалось воинственность и по численности уступало только колену Иудину. Данитяне отличались хитростью и коварством, но из них выходили замечательные художники. Художник Аголиав, сын Ахисамахов, был назначен Богом в помощники Веселеилу для строительства Скинии — походного Храма израильтян на пути из Египта в Землю обетованную. По завоевании Ханаана Данову колену был дан сравнительно небольшой, но плодородный удел на берегу Средиземного моря в районе Яффы (Нав. 19:46). Из Данова племени происходил богатырь Самсон, сражавшийся с филистимлянами (Суд. 13:2).
Стеснённые в своих владениях филистимлянами, данитяне вынуждены были искать себе нового места для поселения. Значительная их часть двинулась на север, где они захватили город и назвали его Дан, ставший впоследствии крайним северным пунктом земли Израильской.
Северная колония Данова колена завязала тесные торгово-промышленные отношения со своими соседями, финикийцами. Царь Соломон назначил (965 до н. э.) знаменитого художника Хирама, происходившего по матери из Данова колена, строителем Иерусалимского Храма.
Жившие вдали от общеизраильского духовного центра данитяне устроили в своем городе собственное святилище. Впоследствии израильский царь Иеровоам (930 — 909 до н. э.) пытался превратить его, наряду со святилищем в Бейт-Эле, в альтернативу Храму Соломона.
После господства царя Соломона в дальнейшей библейской истории колено Даново больше не упоминается.
В религии
Пророчество Иакова относительно Дана: «Дан будет судить народ свой… Дан будет змеем на дороге, аспидом на пути, уязвляющим ногу коня» (Быт. 49:16-17) — толкуется различно, но, вероятнее всего, оно указывает на хитрость его потомков, точно так же как и другое предсказание о Дане: «Дан молодой лев, который выбегает из Васана» (Втор. 33:22), «…с покатостей Ермона, где он скрывается, подстерегая себе добычу» — указывает на силу и воинственность потомков Дана. Действительно, мы знаем, что Самсон, происходивший из г. Цоры, колена Данова — самый известный между данитянами по своей силе — отличался также и своей ловкостью и хитростью (Суд. 14, 15). Быть может, тот же самый воинственный дух и хитрость служили отличительною чертою и всего колена Данова. Пророчество Иеремии о колене Дана гласит, что «от Дана слышен храп коней его, от громкого ржания жеребцов его дрожит вся земля; и придут и истребят землю и всё, что на ней, город и живущих в нем» (Иер. 8:16).
Вышеупомянутые предсказания сопоставляются с перечислением в Откровении Иоанна Богослова ста сорока четырех тысяч человек от всех колен Израилевых, имеющих на челе печать Божию (Откр. 7:4), в котором вместо колена Ефремова упомянуто Иосифово, а колено Даново совершенно исключено. Исходя из этих предсказаний, ряд Святых Отцов делает заключение, что из колена Данова произойдет антихрист. Так, святитель Андрей Кесарийский пишет:
Точное обозначение равенства спасаемых каждого колена, думается мне, указывает на многоплодие Апостольского семени, потому что число двенадцать, взятое двенадцать раз и умноженное на полную тысячу, дает указанные тысячи, ибо они были учениками семени, упавшего, по человеколюбию, на землю и произрастившего многоразличный плод всемирного спасения. Да явно будет и то, что колено Даново, так как из него произойдет антихрист, с прочими не упомянуто, вместо его - Левино, как издревле священническое, в число колен не входящее.
Напишите отзыв о статье "Колено Даново"
Отрывок, характеризующий Колено Даново
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
